Избранные произведения - [46]

— Да, сосед, славная загадка! — немедленно оценила ее Ндреза и от души засмеялась вместе с капитаном. Потом сказала, что никогда не слышала такой и обязательно будет загадывать ее друзьям.

— Это новая, да? Где ты ее услышал?

— В Мосамедес.

— Да полно врать! В Мосамедес не говорят по-нашему! Придумал тоже! Дурацкая загадка. Нашел что ребятишкам загадывать!

Дона Домингос, огорченная поражением, разворчалась на капитана, но он не стал с нею спорить, а хладнокровно ответил:

— Ладно! Загадывай свою. Я больше не буду.

Однако пыл доны Домингос уже угас от кроткого спокойствия мужа; и она молчала. Мы уже знали, что когда взрослые так замолкают, лучше не приставать к ним, а дождаться, пока они снова заговорят. А просить в такую минуту новую загадку, или какую-нибудь историю, или новую игру — гиблое дело.

Так мы и сидели. Молчали. Только горячий ветер выл все сильнее, наводил страх. Снова небо над головой располосовали молнии, послышался раскат грома. Смех и крики в таверне становились все громче: наверно, кто-то оставил дверь открытой, и вдруг до нас донеслась песенка старого Кизузы. Она прилетела вместе с ветром прямо к нам, и от нее стало еще страшнее и тоскливее. Мы знали, что старика напоили и теперь заставят плясать, чтобы посмеяться над немощным слепцом.

До нас долетали непонятные слова на кимбунду. Может быть, они были бессмысленны, как и поступки старого Кизузы. Может быть, они лишь заставляли двигаться в ритме старинного танца его ноги, которые помнили этот напев с детства — еще со времен рабства.

Но, видно, капитану, доне Домингос и Ндрезе эти слова говорили что-то еще, потому что Абано поднялся, спрятал в карман трубку и сказал:

— Я сейчас вернусь. Пойду спрошу, не отвести ли старика домой, Катита, пойдем.

Девочка опечалилась. Ресницы захлопали чаще — слушая шум, доносившийся из таверны, она была готова заплакать. Дона Домингос пришла ей на выручку:

— Оставь ее. Пусть еще посидит. Я сейчас расскажу им одну историю. Зито и Зека потом проводят ее домой — они уже большие.

Насчет Зито — правда, но я-то еще считался маленьким, и ее слова обрадовали меня. Когда она произнесла слово «история», я придвинулся ближе, и сердце мое заколотилось.

— Ну, что же мне вам рассказать?

— Про заколдованную птицу!

— Как? Опять? Это потому, что там действует девочка-гордячка? — вмешалась в разговор Ндреза, и всем стало неловко. Карминдинья что-то еле слышно пробурчала себе под нос, но я разобрал несколько слов и ущипнул ее. Вслух она не решалась ничего сказать — боялась обидеть старшую.

— Про льва и обезьяну!

— Надоело про зверей! — закричал Шошомбо. — Я хочу про людей.

— Но ведь в сказке звери как люди. Разве не так?

Но он упрямо стоял на своем. Однако, когда дона Домингос заговорила, все примолкли, не проронили ни единого словечка. Было так тихо, что явственно слышались шорохи ночи, вплотную подступавшей со всех сторон. Было жутковато, а мы внимательно слушали дону Домингос, сидя тихо, как мыши.

— Жил да был…

Казалось, что тьма стала гуще и беспросветнее и вот-вот проглотит нас. Ветер завывал то по-звериному, то по-человечески, крыша из оцинкованной жести погромыхивала под его порывами. Всюду мерещилась опасность. Глаза блестели. Крики, доносившиеся из таверны, вдруг превратились в те самые, которые слышались героине сказки. Каждое слово проникало в душу, каждое движение приковывало к себе наши взгляды. И сердца испуганно колотились, а потом замирали: дона Домингос рассказывала искусно, превращаясь то в одного, то в другого персонажа, голос ее становился то ворчливым, то злобным. Исчез наш муссек, мы чудом перенеслись в хижину на опушке леса. Ночь, дождь, молния, гром, смех и песни в таверне — все это было и как будто не было. Когда дона Домингос объявила, как будет называться ее история, когда впервые прозвучало слово «оборотень», новый, не изведанный еще страх охватил нас. Чудилось, что он уже прокрался во тьме и притаился с нами рядом и вот-вот обхватит, стиснет кого-нибудь длинными и гибкими, как ветви жибойи, руками. От страха трудно стало дышать и глотать. О девчонках я уж не говорю: Карминдинья и Туника вцепились друг в друга, ничего не замечая вокруг. Сеньора Ндреза машинально шевелила губами, повторяя за рассказчицей. Тьма сгущалась.

…Когда дона Домингос дошла до самого страшного места, Катита не выдержала и испустила вопль. Когда же оборотень проглотил и женщину, и ее детей, все боялись пошевелиться, глубоко вздохнуть, моргнуть.

Рассказ был окончен. Все молчали, и ночь была безмолвна. Снова сверкнула в небе молния, Катита прижалась к подружке, а дона Домингос, как всегда в конце, сказала:

— Плохо ли, хорошо — рассказала как умела…

Она, наверно, и сама была не рада, что завела эту историю про оборотня как раз тогда, когда весь муссек был полон слухами такого рода.

Стал накрапывать дождь, и мы вошли в дом: Катиту ждал ужин. Вскоре вернулся капитан Абано, сказал девочке, что дед ее уже пришел домой. Дона Домингос и Ндреза тоже отправились восвояси, и мы остались втроем: Зито, я и Катита.

Глаза ее были неподвижны и широко открыты, холодные руки дрожали. Все мы были напуганы до полусмерти, хоть Зито и храбрился, повесив себе на шею свою рогатку. Ватными от страха ногами ступали мы по темному песку. Чтобы приободриться, я стал насвистывать, но Катита ласково зажала мне рот ладонью. Я взглянул ей в лицо, увидел неподвижные белые глаза и испугался еще сильней. Однако, чувствуя ее руку, все же раздвинул губы в притворной, слабой улыбке.