И она, играя призрачным алым бедром, направилась к лоцману.
— О нет! Только не это! — вскричал потрясённый лоцман. — Я не люблю огненных ристалищ, терпеть такой любви не могу! У меня уже была одна, которая сожгла всю душу, хватит! Целуйте капитана или старпома! Да и чин-то у меня маленький. Всего-навсего лоцман!
— О нет! — твердила женщина, протягивая к лоцману жаркие длани. — Ты бросил в меня камень! Ты разбудил! Ты!
— Эй, девушка! — крикнул старпом. — Извините, вы не подскажете нам, где тут у вас драгоценности? А?
— Вот они, драгоценности, — говорила девушка, оглаживая свои бёдра, чресла, перси, ланиты, флегмы, гланды и шоры. — Вот перлы!
— А другие? — крикнул старпом.
— А другие у него, — указала она на лоцмана огненным пальцем и буквально ринулась к нему. Шлейф раскалённой пыли взметнулся над нами, а лоцман, как сидел, так неожиданно и подпрыгнул и бросился в воды океана.
Он вынырнул довольно далеко от берега, как следует отфыркался и закричал:
— Иди сюда, кобылка моя! Иди сюда, о полная перлов! О, какие объятья я тебе приготовил! Волна! О волна — солёная перина моей любви, сотканной из крови, пота, соли и огня! Прими мою огненную подругу!
— Фу, подонок, — плюнула огненная любовница. — Какой у вас, оказывается, хитроумный и противный лоцман. Такой действительно проведёт караван верблюдов в игольное ушко. Спрятался от жара сердца в солёный холодок. В рассол! В рассол!
Огорчённая, металась она, заламывая руки, и наконец всосалась обратно в камень.
— Ну, а мне-то что ж теперь делать? — ныл дымный мужчина. — Куда мне деваться? Никто меня не любит, никому я не нужен. Поджарьте хоть на мне шашлык или вскипятите чайник.
Ну, мы добродушно повесили чайник на нос дымному мужчине, дождались, пока он закипит, заварили краснодарского и долго сидели вокруг обиженного судьбой любовника, как будто возле костра.
Попили чайку, спели несколько песен.
— Подвесьте ещё чего-нибудь, подвесьте, сварите, накалите, просушите. Я хочу быть полезным.
— Нечего, брат, нам больше вешать, — сказал старпом. — Извини. Была бы уха, мы бы тебе уху на ухо повесили.
К вечеру отправились мы на «Лавра» и долго смотрели с борта, как дотлевает на берегу неудачный любовник.
НЕНАВИСТЬ
— Я что-то ненавижу, а что именно — позабыл, — обмолвился однажды лоцман Кацман.
ВЁДРА И АЛЬБОМЫ (ОСТРОВ ГЕРБАРИЙ)
Вёдра и альбомы (Остров Гербарий)
……………………………………………………………………
— Эх, Старпомыч, — рассмеялся капитан, — зато многое находим! Подумаешь, ерунда: кто ищет, тот всегда найдёт. Он знает, что ищет, и находит это. Для меня эта пословица устарела. Я — ничего не ищу, я только нахожу!
……………………………………………………………………
— Эй, на острове! — крикнул Пахомыч, изрядно притормозив ручным кабельстаном.
— Чего изволите? — высунулся всё тот же борджовый лик.
— Ну как вы тут? Засушиваете, что ли?
— Не всегда, — послышалось в ответ, — только если уж очень мокрые.
— А потом чего делаете?
— В вёдра складываем.
— В какие ещё вёдра?
— В эмалированные. С крышкой.
— А не в альбомы?
— В какие альбомы?
— Вот хрен морской, — плюнул Пахомыч. — Ты ведь сам орал: «Гербарий! Гербарий!» Какого же чёрта гербарий в вёдра? А? В альбомы надо!
— Да? — удивился борджовый. — А у нас всё больше в вёдра.
— Ну вот, кэп, — вздохнул старпом, вытирая плот собла[11]. — Изволите видеть… добороздились… гербарий хренов…
……………………………………………………………………
……Демонкратии……
……………………………………………………………………
Солить мы их не стали, а просто нанизали на суровые нитки и развесили между мачтами сушить.
Они долго болтались под солёным морским солнцем, хорошо провялились, и мы любили, бывало, выпить портеру и закусить вяленым гербом[12][13].
ПОРЫВ ГНЕВА
Остров, на котором ничего не было, мы заметили издалека и не хотели его попусту открывать.
— А чего его зря открывать? — ворчал Пахомыч. — На нём ни чёрта нету. Только пустые хлопоты: спускай шлюпку, суши вёсла, кидай якорь, рисуй остров, потом всё обратно поднимай на борт. Ей-богу, кэп, открытие этого острова — чистая формальность. Просто так, для числа, для количества, для галочки.
— Для какой ещё галочки? — спросил Суер.
— Ну это, чтоб галочку в ведомости поставить, мол, открыли ещё один остров.
— В какой ещё ведомости? — спросил капитан.
— Извините, кэп, ну это в той, по какой деньги получают.
— Какие ещё деньги? — свирепея, спрашивал сэр Суер-Выер.
— Рубли, сэр, — ответил, оробев, старпом. Он как-то не ожидал, что его невинные размышления насчет галочки могут вызвать такой гнев капитана.
Я-то давно уж предчувствовал, как медленно и неотвратимо где-то зреет гнев.
Как змеёныш
в яйце раскалённого песка, как зародыш грозы
в далёкой туче, как клубень картошки,
как свёкл,
как жень-шень,
как образ
в бредовом мозгу поэта, совсем неподалёку от нас созревал гнев.
В ком-то, в одном из нас, но в ком именно, я не мог понять, хотя и сам чувствовал некие струны гнева, готовые вот-вот во мне лопнуть.
— Рубли, сэр, рубли…
— Какие ещё рубли? — ревел Суер.
Старпом совершенно растерялся, он мыкался и что-то мычал, но никак не мог разъяснить, какие по ведомости получаются рубли.
Уважаемый же наш и любимый всеми сэр расходился всё сильнее и сильнее, по лицу его шли багровые пятна и великие круги гнева.
