Кое-где над открытыми дверями прямо в небе висели окна, также раскрытые настежь. На окнах колыхались занавесочки.
— Обычная островная чертовня, — сказал Пахомыч, зевнув в сторону острова. — Какой-то болван понаставил всюду косяков. Но вот как он в небо окна подвесил?
— На вашем месте, старпом, я бы поостерёгся называть болваном неизвестное пока лицо, — сказал Суер-Выер. — А вдруг да это Божественный промысел?
— Свят-свят, — дрогнул Пахомыч. — Да зачем же Господу заниматься такими пустяками, как дверные косяки?
— Косяки здесь ни при чём, — сказал Суер, — главное — двери. Открытая дверь — это знак, это приглашение войти. Давайте же войдём в эти двери, раз уж нас приглашают.
— Ломиться в открытую дверь… — поморщился лоцман, — да нет… неинтересно…
— Извините, кэп, — сказал Пахомыч, — я тоже останусь на борту, меня немного беспокоит наш суперкарго.
— Чего такое? — не понял капитан.
— Да разве вы не помните, сэр? Суперкарго, заведующий грузом.
— Груз — дело серьёзное, — согласился капитан. Так на этот раз и получилось, что вместо старпома и лоцмана с нами на остров отправился мичман Хренов.
Оказавшись на берегу, Хренов взбудоражился.
— Мои ноги чуют сушу! — потрясённо вскрикивал он.
Спотыкаясь, мичман вбежал в ближайшую открытую дверь, кругом обежал косяк и кинулся нам навстречу.
— Я вошёл в открытую дверь! Я вошёл в открытую дверь! — кричал он, подпрыгивая, как ягнёнок.
Вслед за мичманом и мы с капитаном вошли в открытую дверь.
— Ну и что ты чувствуешь? — спросил меня капитан, когда мы оказались по другую сторону.
— Пока неясно, сэр. Кажется, прибавилось немного бодрости.
— Вот именно! — кричал надоедливый Хренов. — Именно бодрости! Бежим к другой двери!
Посетив следующую открытую дверь, мичман почувствовал совсем необыкновенный прилив бодрости.
— Мне чего-то очень хочется! — вскрикивал он. — Я чувствую такую бодрость, такую зверскую бодрость!
— Чего именно хочется? — строго спросил капитан.
— Сам не знаю точно. Но, пожалуй, я бы хотел иметь почётный диплом Королевского общества дантистов, два чемодана барахла, мулатку дезабилье и собрание сочинений Декарта.
— Вполне понятные желания, — сказал Суер. — Даже удивительно, к каким великим замыслам приводит порой прилив бодрости. А тебе, друг мой, — обратился Суер ко мне, — ничего не хочется?
— Хотелось бы ясности, сэр. Обычно, когда входишь в открытую дверь, — тебя что-то ожидает. Ну, скажем, бифштекс с луком или девушка с персиками. А здесь нету ничего — только бодрость и пустота.
— Но это тоже немало, — отвечал капитан. — Бодрость и пустота — целая философия. К тому же пустота, наполненная бодростью, это не совсем чистая пустота, это пустота взбодрённая.
— Извините, сэр, — возразил я, — но на хрена мне бодрость в абсолютной пустоте? В пустоте я и без бодрости хорош. Бодрость всегда хочется к чему-нибудь применить.
— Да, да, кэп! — закричал и Хренов. — Давайте применим нашу бодрость, чего ей зря пропадать?
— Пожалуйста, — сказал Суер, — применяйте. Вон ещё одна открытая дверь, можете войти.
Хренов, а за ним и мы с капитаном вошли в очередную открытую дверь.
— И здесь ничего нету, — сказал мичман, — а бодрости до хрена. Прямо не знаю, что и делать.
Мичман пригорюнился и сел на порог, подперев щёку кулачком.
— Сломать к чёртовой матери все эти двери! — сказал он. — Вот и применение бодрости! — И он пнул ногою косяк.
— Стоп! — сказал капитан. — Это уже бодрость, переходящая в варварство. Ладно, мичман, закройте глаза и считайте до двадцати семи. С окончанием счёта прошу войти вон в ту открытую дверь.
Мичман послушно закрыл глаза, а капитан подмигнул мне, и мы обошли следующий дверной косяк и уселись на травку. Я достал из бушлата бутылку «Айгешата», лук, соль, крутые яйца и расставил бокалы.
Аккуратно просчитав положенное, мичман открыл глаза и вошёл в открытую дверь.
— Ага! — закричали мы с капитаном. — Хренов пришёл!
— Вот это дверь! — восхищался мичман. — Яйца! «Айгешат»! Вот уж бодрость так бодрость!
Мы хлебнули, съели по яйцу.
— Ну а теперь, мичман, ваша очередь ожидать нас за открытой дверью!
— Идёт! Считайте до десяти и валите вон в ту квартиру напротив.
Честно прикрыв глаза, мы с капитаном досчитали до десяти и вошли в дверь, за которой таился Хренов. Он лежал на травке и, когда увидел нас, засиял от радости.
— А вот и вы! — закричал он. — А я-то вас давненько поджидаю! Скорее выкладывайте, что принесли.
— Погодите, в чём дело? — сказал я. — Мы вас встречали по-честному, а у вас даже стол не накрыт.
— А зачем его накрывать? Я же знаю, что у вас есть остатки «Айгешата».
— Мы его допили по дороге, — мрачно сказал я.
— Да как же это вы успели? — расстроился мичман. — Надо было до трёх считать.
Мичман поник, прилив бодрости сменился отливом.
— Всё, — сказал он, — больше я ни в какую открытую дверь не пойду.
Он уселся на песочек на берегу, а мы с капитаном всё-таки прошли ещё несколько дверей, и за каждой нас ничто не ожидало, кроме травы и мелких цветочков, океанской дали и прохладного ветерка.
— А это куда важней, чем «Айгешат» с яйцами, — пояснял капитан.
— Я с вами согласен, сэр, — говорил я, — но остатки «Айгешата» всё равно Хренову не отдам.
