— Да ничего, вы с Дяем доплывёте до конца, — говорил Лёша, вспоминая мою старейшую кличку. — Конечно, я не знал, что вы попадёте на остров голых женщин, а то бы поплыл вместе с вами.
— Ради тебя мы снова готовы вернуться! — уверял Суер. — Правда, Дяй?
— Сэр, — отвечал я, — конечно, вернёмся. Возможно, Лёша растолкует нам смысл младенца по имени Ю.
— Этот смысл вам откроется, — успокаивал Лёша, — а ради меня на остров голых женщин возвращаться не стоит, я всё-таки не боцман Чугайло. Давайте лучше сядем на берегу и вспомним былое.
И мы сели и стали вспоминать.
Мы вспоминали о том нашем первом плаваньи, в которое мы когда-то пустились втроём: Лёша, Суер и я.
С нами были тогда ещё эфиоп Яшка, главный махало-опахальщик, Дик Зелёная Кофта и Билл Рваный Жиллет. На фрегате «Корапь» мы открыли остров каннибалов да и один завалященький островок с кладом. Вспомнился и текст записки, запечатанной во флаконе Мумма:
Каменище найдите.
Сто раз поверните.
Под камнем сим черпай
Асьгнации, Чепай.
Надо отметить, что автор записки имел в виду не героя гражданской войны В. И. Чапаева, а английского кладоискателя Тчепая.
— А помните Аллевопээгу? — спросил Лёша.
— Песнь джунглей свела меня тогда с ума, — невольно вздрогнул капитан.
— Я и сейчас дрожу, — признался Лёша. — Давайте же подрожим вместе и споём эту заунывную песнь. Ностальгически.
И мы запели песнь в честь Аллевопээги — вечного странника.
ООуэ, балява!
Звери выходят из нор.
Вечному страннику слава,
Вечносидящим позор.
ООуэ, рассоха!
Росомаха приносит жуть.
До последней миазмы вздоха
Руку отдам ножу.
ООуэ, синега!
Встаёт над горами страх!
Век тебе, о Аллевопээга!
Бегать на тощих ногах.
ООуэ, как мудры!
Дети законов тьмы.
Люди приходят утром.
Ночью приходим мы.
Так мы пели и дрожали, как вдруг с океана донёсся пронзительный клич.
— Что это? — вздрогнул Суер.
— Не знаю, — шептал я.
Вихляющий каноэ приближался к острову. Одинокая фигура правила парус.
— Неужели? — сказал Лёша. — Неужели она с вами?
Да, это была мадам Френкель.
— Идиоты, — обругала она нас с капитаном, — поплыли к Лёше, а меня не взяли. Пришлось раскутываться самой.
— Мадам! — кричал и плакал Лёша Мезинов. — Как вы странны!
— А помнишь, как мы плавали вместе? — всхлипывала мадам. — Я за всё плаванье ни разу не раскуталась, а вот эти волки, — кивнула она на нас с капитаном, — совсем обо мне забыли. Кутаюсь так, что мачты дрожат, а эти — ноль внимания.
— Мадам! — приглашал Лёша. — Закутайтесь в одеяло и ложитесь вот здесь рядышком на песок.
— Нечего ей здесь особо кутаться, — строго сказал Суер. — Ты уж, Лёша, прости, но мы должны продолжить плаванье. Ты сам решил остаться на этом острове, и мы завели новый фрегат. В шлюпку! А то мы здесь растаем от ностальгии.
Что поделать? Пришлось нам с мадам прыгать в шлюпку, обнимая на прощанье старого друга.
— Одного не понимаю, — говорил мне капитан, — почему всё-таки в том первом, плаваньи тебя называли Дяй.
— Извините, сэр, это — усечённое.
— Что — усеченное?
— Слово, сэр.
— Что ещё за слово, которое усекается таким странным образом? «Лентяй»?
— Извините, сэр, тогда бы было — «Тяй».
— Да ну, — сказала мадам Френкель, — скорей всего что-нибудь гадкое, ну вроде — «негодяй».
— Дяй — гордое имя, — пришлось пояснить мне. — С нами тогда плавал некий кок Евгений Немченко. Он-то и усёк искомое слово. Дяй — великое усекновение прекрасного русского слова «разгильдяй»[6].
ВАМПИР
— Ты знаешь, чего мне кажется? — сказал как-то Суер-Выер. — Мне кажется, что у нас на борту завёлся энергетический вампир.
— Помилуй Бог, что вы говорите, сэр?!
— Чувствую, что кто-то сосёт энергию. Сосёт и сосёт. Ты не догадываешься, кто это?
— Не Хренов ли?
— Да нет, — поморщился капитан. — Хренов, конечно, вампир, но вампир интеллектуальный. Сосёт интеллект своими идиотскими выходками. Здесь замешан кто-то другой.
— Кто же это, сэр?
— Конечно — Кацман.
— Помилуйте, сэр. Как только еврей — так обязательно вампир энергетический. Кацман — порядочный человек.
Я тревожно оглядел палубу. Лоцман Кацман в этот момент стоял на корме и пил свой утренний пиво.
— Ничего вампирического, сэр, — доложил я. — Пьёт пиво, правда, энергично.
— Пиво и энергетика вполне совместимы, — сказал Суер, — но против Кацмана у меня есть серьёзные улики и доказательства. В последнее время, например, я никак не могу произнести свою любимую команду.
— Фок-стаксели травить налево?
— Вот именно! Только взбегу на капитанский мостик, крикну: «Фок», — а дальше не могу. Он пожирает мою энергию вместе со стакселями.
— Теперь и я вспоминаю, сэр, — сказал я. — Утром встану, бывало, полон энергии, выпью коньячку, закушу минтаем — энергии до хрена! Но только подойду к лоцману — бац! — энергия начинает падать. Падает и падает, приходится снова коньячку. Мне и в голову не приходило, что это всё лоцман.
— Давай-ка спросим у Пахомыча, что он думает на этот счёт, — сказал капитан. — Эй, старпом! Прошу вас, оставьте волонтёров и подойдите к нам, а волонтёры пусть пока валяются, после приберём.
— В чём дело, сэр? — спросил Пахомыч, недовольный, что его оторвали от связки волонтёров, которая каталась по палубе, волнуемая качкой.
