Избранные произведения - [10]

Нагих атлетов — озирал бездумно

И чьих ревнивых не колол желаний

Венец, ни ветка пальмы. Но в Алфее

Тот омывал бока и гривы пыльных

Коней победоносных, кто провел

Мечи и стяги греков посреди

Смятенья медов, бледных и бессильных;

И эхо отзывалось из груди

Евфрата и с брегов

Пустых — на многогласый скорбный зов.

Разве пустяк — заметить и раздуть

Сокрытый огнь природных

Достоинств? или охладелый пыл

Дыханья жизни оживить в бесплодных Сердцах?

Но все с минуты той, как в путь

Феб колесницу грустную пустил,

Творенья смертных — не игра ль?

Различий Меж явью и мечтой искать не тщетно ль?

Сама природа нас меж грез и теней

Блаженства держит. Где отстал обычай,

Пусть дикий, от могучих заблуждений,

Там праздностию голой

Сменился достославный труд тяжелый.

Придет, быть может, час, когда стада

Руины опоганят

Величья итальянского и вспашет

Плуг семь, холмов; и год такой настанет,

Что лис пугливых стаи в города

Латинские войдут и опояшут

Деревья стену говорливой чащей,—

Коль судьбы наших низменных не вырвут

Душ из забвенья отчих беспримерных

Времен и небо гибели грозящей

От племени, погрязнувшего в сквернах,

Не отвратит, снисшед

К нам в память о геройстве давних лет.

Отчизну пережить да будет больно

Тебе, младой борец.

Ты мог бы славу для нее стяжать,

Когда на лбу ее сиял венец,

Судьбой и нами сорванный. Довольно

Лет утекло: не чтят сегодня мать —

Твой дух лишь самого тебя подъемлет.

Чего достойна наша жизнь? Презренья.

Она счастлива — если, средь кромешных

Угроз забывшись, волнам дней не внемлет,

Не числит их, гниющих и неспешных,—

И счастьем пуще манит,

Чуть кто из нас на берег Леты станет.

Перевод А. Наймана

БРУТ МЛАДШИЙ [29]

Поверженная в прах фракийский, доблесть

Италии лежала

Громадою руин; на тибрский брег

И на поля Гесперии зеленой

Рок варварских коней направил бег

И готские мечи из голых чащ,

К медведице замерзшей

Враждебных, пригласил, чтоб совладать

С широкостенным Римом,—

Тогда-то Брут, покрытый кровью братьев,

Без сил, в пустынном месте, черной ночью,

Решась на смерть, богам неумолимым

И аду обвиненья

Бросал вослед бессчетным

Проклятьям, глохшим в воздухе дремотном.

Нрав шалый! Облака пустые, долы

С бредущими тенями —

Вот твой очаг, а за тобой в погоне —

Раскаянье. Вам, мраморные боги

(Коль все ж царите вы на Флегетоне

И в высях), вам игрушка и потеха —

Род жалкий, алтарей

У коего просили вы и ложной,

Гнетущей смертных веры.

Не потому ль людская жалость небо

Гневит? Не к нечестивым ли, Юпитер,

Ты благ? Не с тем ли рвется вихрь из сферы

Воздушной и разишь

Ты быстрыми громами,

Чтоб било в правых молнийное пламя?

Железная нужда и всемогущий

Рок угнетают смертью

Раба больного: если об отпоре

Нападкам их не думает, страданью

Плебей сдается. Но слабей ли хвори,

Коль нет лекарств? Не чувствует ли боли

Тот, кто лишен надежды?

До смерти эту брань ведет храбрец

С тобой, о рок злотворный,

Не уступая; и, когда тиранской

Десницей, торжествуя, ты терзаешь

Его, он встряхивает непокорной

Главой и в грудь вонзает

Мучительную сталь,

С насмешкой глядя в сумрачную даль.

Богам не мил тот, кто ретиво в Тартар

Стремится. Нет такой

У нежных небожителей отваги.

А может, наши гибельные страсти,

Трагедии, все наши передряги —

Спектакль небес, приятный и досужий?

Не в бедах и грехах,

Но в чащах, вольно, дать нам жить Природе,

Царице и богине,

Угодно было. Времена благие

Изгнав из их владений, злые нравы

Закон юдоли сей сменили ныне;

Так что ж, коль жизнь дрянную

Исчезнуть муж принудит,

Ужель Природа дрот не свой осудит?

В безвинности, в бесчувствии к урону

Животные блаженны,

Ведет до непредвидимой черты

Спокойно старость их. Но, если череп

Разбить об твердый ствол иль с высоты

Утеса бросить тело в пустоту

Страданье их толкнет,

Злосчастной воле их не станет тайный

Закон чинить преград,

Ни мудрованье темное. Один лишь

Ты, выбранный меж стольких жизней небом,

Род Прометея, жизни ты не рад;

И смертный час приблизить

Наперекор судьбе

Юпитер запрещает лишь тебе.

Из красного от нашей крови моря

Ты, белая луна,

Встаешь, тревожа мрачное безлюдье

Равнин, для мощи гибельных авзонской.

Глянь, победитель топчет братьев груди,

Холмы трепещут, рушится с высот

Величья древний Рим,

А ты спокойна? Ты рожденье дома

Лавинии и годы

Его благие видела и славу;

И будешь лить безмолвно на вершины

Лучи, когда Италии невзгоды

И рабство принесет

Рать варваров, из края

Глухого гром шагами высекая.

Меж тем средь голых скал или под сенью

Древесной зверь и птица.

Привычным сном отягчены, ни смены

Вселенских судеб, ни крушений грозных

Не замечают; но, чуть солнце стены

Селян трудолюбивых подрумянит,

Та — песенкой рассветной

Долины будит, тот — по горным кручам

Собратьев гонит слабых

И меньших. О случайность! О людской

Род суетный! Мы — мусор этой жизни.

Наш крах ни в кровью политых ухабах,

Ни в логовах визжащих Тревог не породил,

От мук людских не меркнет блеск светил.

К глухим владыкам Стикса и Олимпа,

Ни к низменной земле,

Ни к ночи, ни к тебе не воззову

Пред смертью, луч последний, справедливость

Потомков. Утешение ли рву

Могильному — рыданья, честь ли — речи

Презренных толп? Стремится

Век к худшему, и развращенным внукам

Доверить лишь во зло

Могли б мы честь достойных и отмщенье

Несчастных. Пусть же темной алчной птицы

Кружит и вьется надо мной крыло;