Избранные новеллы - [15]

В осьмидневник, что перед Крещением, настал день, когда Эль Греко завершил портрет Великого Инквизитора. Доктор Газалла все еще оставался в Толедо, всесторонне наблюдая состояние выздоравливающего как честолюбец, не совсем довольный результатами своего труда. Доктор Газалла стал той дверью, в которую за истекшие недели мог постучать каждый, кто желал пройти к кардиналу, в том числе и сам Эль Греко, так же тревожно приходивший и уходивший вплоть до упомянутого дня в осьмидневнике. Кардинал держался послушно и безропотно, и хотя гора бумаг в комнате у его секретаря все росла, он повелел декламировать перед ним простые стихи, каковые Газалла счел подходящими для его усмиренного желчного пузыря, а Эль Греко кардинал ежедневно уделял час своего времени.

«Нам надлежит вновь накопить силы», — ни с того ни с сего вдруг нарушал тишину Ниньо де Гевара, словно желая оправдать этим свою вынужденную праздность. Затем в его свесившиеся с подлокотников руки текла волна, как в пустой шланг, а конец этого шланга, его пальцы, вдруг скрючивались, после чего руки обвисали снова, готовно и праздно.

Эль Греко это видел, он всякий раз дожидался, когда по рукам кардинала пробежит эта волна, когда Великий Инквизитор заводил речь о накапливающихся делах. Еще он ждал, когда за стеклами кардинальских очков коротко и нетерпеливо вздрогнут ресницы.

«О, эта холодная, каменная меланхолия в глазах Инквизитора».

Множество разных зверей таится в глазах человека, словно в клетках зверинца; в них много чего есть — алчность, хитрость, леность и жажда крови, впрочем, все это по большей части не таит в себе опасности, ибо ограждено решетками из страха и привычки. Но вот глаза Ниньо — те опасны. Как в прохладном сумраке склепа, здесь все сплетено воедино и все неподвижно. А жезл, что сей смиренный держит в руках, опаснее всех зверей, ибо он подобен жезлу Моисееву, что, будучи брошен, оборачивается змеем. Эль Греко думает о пещерах, в которых обитают драконы, думает и о том, что эти драконы охраняют клад. Это глаза склепа, подобные моим, думает Эль Греко, они печальны, подобно моим, в них — могилы. О, эта холодная, каменная меланхолия в глазах Инквизитора. Возможно, она исказит смысл картины, а люди в этой печальной ночи не заметят змея. То, что печально, попадает в царство человеческого. Итак, не приглушить ли меланхолию? Он вдруг вытягивает шею и глядит из-за мольберта на Великого Инквизитора. Взгляд его долгое время выражает лишь один вопрос: что охраняет змей? Сокровище великой печали, которую познал мир? Так ли ты печален, как печальны мои святые? Печальный палач?

Меж тем Ниньо де Гевара поднялся со своего ложа, медленно приблизился к Эль Греко и зашел сзади.

— Дайте и Нам посмотреть! — коротко обронил он.

За все время он первый раз смотрел на его картину. Эль Греко помешкал. Однако кардинал, поглядев на него, стоящего рядом со стиснутыми губами, собственноручно развернул картину к окну. У окна же стоял Газалла, и он сказал:

— Ваше Высокопреосвященство, не забывайте о своем здоровье.

Ниньо де Гевара явно услышал эти слова, быстрый кивок в сторону окна готов был вылиться в ответ, глаза же не отрывались от полотна; так и стоял он, скосив глаза и забыв про свое намерение ответить. Руки его вынырнули из складок мантии, вознамерясь то ли отмахнуться от слов врача, то ли еще больше развернуть полотно к свету, угадать было трудно, потому что движение замерло, когда кардинал бросил взгляд на картину, и указательный палец правой руки поскреб ладонь левой. Кому доводилось видеть, как кардинал совершает это комичное, растерянное движение, — он всегда скреб ладонь этим по-обезьяньи быстрым движением, когда подвижен лишь указательный палец, а все остальное оцепенело. Потом наконец он спросил глухим, негромким голосом:

— Шелк?

— Да, шелк, — отвечал Эль Греко.

При первых звуках его голоса кардинал словно бы очнулся, уронил руки и уже более определенно промолвил:

— Но ведь Мы носим зимнюю шерсть.

— А я нарисовал шелк, — повторил Эль Греко.

— Вы уже кончили? — спросил Ниньо де Гевара своим обычным голосом и, когда Эль Греко поспешно замотал головой, намереваясь сдвинуть картину, повелел: — Картина готова. Должна быть готова, или — или чего в ней еще недостает? — Кардинал был бледен.

Эль Греко хотел выиграть время, а потому ответил:

— Моего имени.

— И змеи перед ним?

Великий Инквизитор улыбнулся недоброй улыбкой. Тут и сам Эль Греко побледнел и ответил:

— Не перед ним, а внутри недостает змеи, хоть она и наличествует, вы видите, только она не выпрямилась так, как выпрямлена она в ваших глазах, Ваше Высокопреосвященство.

Кардинал — а ростом он был на полголовы выше Эль Греко — покачал головой, и нельзя было понять, что звучит в его голосе — то ли издевка, то ли скрытая вера:

— Теотокопули, кто произнес эти слова: «И как Моисей вознес змия в пустыне — змий тоже воплощает Христа, все на свете может его воплощать»? Укушенные змием могут исцелиться благодаря его изображению.

Затем он обернулся к Газалле и снова к Эль Греко, словно желая соединить их этим взглядом, спросил:

— Вы исцелены?

Эль Греко не ответил, он выписывал под картиной свое имя, ловя гудящим ухом голос Газаллы: