Избранные новеллы - [16]

— Ваше Высокопреосвященство, это Вы исцелены, не знаю только, на какой срок.

Великий Инквизитор ответил, и это были последние произнесенные им слова, с которыми он отпустил обоих восвояси:

— Итак, по воле доктора Мы должны на будущее служить лишь собственной желчи, однако Наша желчь служит исцелению всего мира. Ибо врач, как вам о том ведомо, умирает жертвой собственного исцеления.

И храня в ушах звук этих слов, они поскакали обратно, мимо неприветливых гор, в Толедо, и скакали так целую неделю, пока их не нагнал гонец от Великого Инквизитора и не вознаградил их труды, труды художника и труды врача. А костры Святой инквизиции взвились к небу, словно окрепшие жизненные силы Ниньо де Гевары.

Оба всадника ждали теперь, не прискачет ли к ним другой гонец от Великого Инквизитора, но так и не дождались.

И Эль Греко занес имя Великого Инквизитора в тот список, куда заносил имена всех нарисованных им святых. И в ответ на крайнее удивление Газаллы улыбнулся и указал на весьма значительную сумму, которую прислал кардинал.

— Взгляните-ка, он платит в десять раз больше, чем скряга Филипп, а я хотел представить его в десять раз хуже, чем недоброго короля. Я разглядел его лицо, и он признателен мне, а ведь как редко это случается! Он святой ради своей меланхолии, он печальный святой, он святой палач! И глаза у него как склеп, — тихо говорил Эль Греко, — и нам не дано узнать, где они исчезают во мраке его головы и его мира.

1936

МЫ — УТОПИЯ

Коричневое однотонное плато искрошилось под лучами неизменно восходящего каждый день солнца, и вокруг экипажа, который то исчезал в неглубоких впадинах дороги, то снова карабкался кверху, возникало облако пыли, до того густое, что лишь по скорости его движения, по запаху бензина да по длинным полуденным теням можно было опознать в нем грузовик. Доведись постороннему наблюдателю издали увидеть это желтое рокочущее облако, что ползло по пустынной равнине, у него могла бы возникнуть нелепая мысль, будто участок дороги приподнялся и вышел в путь, чтобы хоть раз проследовать по загадочной линии ее подъемов, спусков и поворотов, уносясь прочь золотым султаном пыли и влача за собой все более редкий и низкий шлейф.

Но никаких наблюдателей не было. Редкие крестьянские дома мертвыми глазницами черных окон смотрели на солнцепек, лишь несколько собак вытягивали поначалу носы навстречу подползающему чудищу из грохота пыли, потом съеживались и припускали в опаленные поля, чтобы потом снова вернуться к пустынной дороге, по обочинам которой они шныряли, нерешительно принюхиваясь и грызясь возле опрокинутого воза да вздутой лошадиной туши, покуда голод не заглушал в них естественное отвращение к падали.

Пыльное облако уползало все дальше и дальше, и там, где на золотисто-коричневом взгорье вокруг сохранившегося еще со средних веков города высилась того же цвета крепостная стена, словно естественная скальная терраса, оно исчезло в проеме ворот — словно паровоз в тоннеле, — и часовые у ворот могли видеть, как на булыжной площадке внезапно осела пыль, блеснули штыки — железная ограда вокруг фигур словно из обожженной глины, что с оцепенелым выражением сидели на корточках в открытом кузове, наслаждаясь нежданной тенью, и лишь чуть подняли голову, чтобы бегло, украдкой поглядеть по сторонам.

Грузовик медленно двигался по узкой и мрачной теснине улицы, не повстречав ни единого человека, будь то солдат, будь то гражданский. На просторной, добела раскаленной площади он развернулся и затих перед парадной лестницей монастыря кармелитов, производившего мрачное впечатление застывшей роскошью своего барочного фасада.

В ответ на грубый сигнал машины под аркой ворот показался офицер в сопровождении солдата и сержанта, которые встретили вновь прибывших мрачно-безучастными взглядами.

Шесть штыков тотчас соскочили на булыжники, прозвучали резкие слова команды, и глиняные фигуры натужно поднялись, переступили раз-другой с ноги на ногу и, свесив как можно ниже уснувшие ноги, так же осторожно спрыгнули на камни.

Всего в монастыре кармелитов предстояло разместить более двухсот пленных. Его большие размеры и зарешеченные окна делали здание еще более подходящим для нового употребления, вдобавок задняя стена монастыря примыкала к городской стене, тем самым сразу под окнами второго этажа начинался крутой пятнадцатиметровый спуск, что создавало дополнительное преимущество для охранников, поскольку здание, способное вместить до двухсот пленников, можно было охранять силами минимального караула — в данном случае это был один лейтенант, один сержант и два солдата.

Правда, в городе еще размещалось несколько зенитных батарей и несколько механизированных взводов, дожидавшихся отправки на фронт.

Прежде чем доставивший пленных грузовик снова уехал, случился небольшой казус, за развитием которого внимательно наблюдал со ступеней лестницы молодой лейтенант. Он увидел, как один из пленных замешкался на грузовике, козырьком приставил ко лбу правую руку и, откинув голову, воззрился на монастырь. Тогда один из солдат поднял винтовку и прикладом ударил его в подколенные ямки, так что рослая фигура стоящего рухнула на колени, и это выглядело как на редкость естественный переход от предыдущей позы. Солдаты захохотали. Но тут долговязый удивительно ловким прыжком воздвигся перед ними, вопросительно и гордо, но отнюдь не гневно, оглядел их всех по очереди и присоединился к остальным, после чего штыки отвели пленных в монастырь, где им на какое-то время пришлось задержаться в тени крестового хода.