Избранные и прекрасные - [43]

– Ладно, ладно, скоро будешь распоряжаться в своем доме. Джордан, если захочешь поесть, спустись в кухню. Там тебя покормят. Идем же, Дэйзи. Ты ведь знаешь, твоя тетушка Опал не выносит опозданий…

Дверь за ними закрылась, и Дэйзи рухнула на подогнувшиеся колени, зажав палец в зубах. Мы обе не шевелились, пока с великолепной, устланной ковром лестницы доносился характерный стук каблуков, а потом она взорвалась паническим хохотом.

– Боже мой… – то и дело повторяла она, и я подползла к ней, все еще голой и лежащей на полу, с вытянутыми ногами и скрещенными на груди руками, словно приготовленной к погребению. Встав на колени рядом с ней, я взяла ее за руки, поморщившись от их холода, и только теперь увидела синий полумесяц у основания каждого ногтя.

– Все хорошо, Дэйзи, – сказала я. – Ну же, все хорошо. Она справится, таких умниц еще поискать.

– Да я не об этом беспокоюсь, – она покачала головой, а я чуть не откусила себе язык, чтобы удержаться от вопроса, зачем же тогда я это сделала. Ответ явился ко мне, пока она еще всхлипывала: потому что во мне было нечто, которое этого захотело, а я считала себя еще слишком юной и неопытной, чтобы докапываться до истины. И я оттеснила эти мысли в глубину памяти, заперла в чулане, где хранила, к примеру, Элайзу Бейкер, смутные воспоминания о лениво текущей реке, которую я никогда не видела, и о том, каково мне было, когда Джейни Гринуэй разбила мне сердце.

Наконец она затихла, лежа на полу у двери, словно труп. Часы из позолоченной бронзы отсчитывали минуты, постепенно ее руки согрелись в моих руках. Лицо утратило легкий оттенок синевы, но на пальцах он сохранился. Холод она переносила плохо: чудо, что она продержалась в Чикаго так долго.

– Почему же ты не спросишь меня, в чем дело? – наконец осведомилась она.

– Потому что ты или расскажешь мне сама, когда придет время, или не расскажешь вообще, – ответила я. Не стоило давать ей понять, как мне страшно за нее. И я улыбнулась, чтобы смягчить свои слова, а она протянула руку и коснулась моей щеки. От прикосновения ее все еще прохладных пальцев я вздрогнула, но она настойчиво прижала их к моему лицу и заворковала, какая я теплая.

– Это от Джея, – сказала она. – Из Кэмп-Тейлора. Ну, ты помнишь.

Я сглотнула. Да, я помнила светлые глаза. Помнила руку, протянутую к Дэйзи так, словно он не верил, что может быть достойным ее. Помнила, как зной лета два года назад окутал их обоих дымкой, словно я видела нечто странное и немного неземное, то, что не предназначено для моих глаз.

– Он вернулся. Он жив. Он хочет меня.

От этих слов мое сердце затрепетало. Казалось, ожили и явились сюда, в дом, все те чудесные истории, о которых нам рассказывал кинематограф. Я увидела единственную сумку, прибытие на далекую автобусную остановку, где каблукам Дэйзи пришлось бы цокать по бетону – сначала медленно, потом бегом навстречу…

Она медленно села, пользуясь напряженными внутренними мышцами и не помогая себе руками. Во всем происходящем было что-то жутковатое, ее глаза словно стали незрячими.

– Иди сюда, милая, – пробормотала она. – Посиди немножко со мной в обнимку. Для июня мне слишком зябко. Ведь сейчас июнь, да? Как странно. Ведь еще вчера было Рождество, и мама принесла для елки такие роскошные золотые и серебряные украшения. Интересно, рассердится ли она, если я попрошу прислать их ко мне в Чикаго на следующий год. Но я ведь к тому времени буду замужней дамой, не так ли? С собственным домом у озера и, может быть, животиком, в котором поместится милый малыш для нас с Томом…

Она приложила вялую ладонь к своему плоскому животу, и нас обеих слегка передернуло.

– Дэйзи… – начала я, потому что, наверное, отчасти не была готова отказаться от фантазий о ней и Гэтсби. – Ты говорила, что передумала…

– А потом передумала снова, – перебила она жестким практичным тоном. – Родня ведь уже съехалась, правильно? Отели забиты, на рассвете доставят гиацинты. Нельзя всех расстраивать, милая, ни в коем случае… а с Джеем Гэтсби именно так и выйдет.

Минуту, всего одну минуту она выглядела копией миссис Фэй, а потом разрыдалась так неистово, что мне пришлось снова вести ее в ванную. Ее затошнило, но рвать было уже нечем. И ее выворачивало впустую, пока голубые жилки на лице не образовали отчетливый рельеф. Ее лицо превратилось в фарфоровое блюдо, на котором трещины обнажили то, что скрыто под глазурью.

Я спустила воду из ванны и на этот раз налила просто прохладной воды, но, когда сказала ей, что можно забираться, она схватила меня за руку.

– Залезай вместе со мной, – позвала она. – Иначе мне будет так одиноко. Без тебя я утону.

После недолгих колебаний я разделась и вместе с ней погрузилась в воду, слегка взвизгнув от ее прохлады и оттого, что от нас двоих она перелилась через край. Вода выплеснулась на голубую плитку, и я откинулась в руках Дэйзи, поместив ноги между ее ногами, положив голову на ее плечо.

Она играла со мной порывисто, как с куклой, ее руки были легки и беспокойны, а я сидела, затаив дыхание, потому что это было чересчур. Такова Дэйзи, цветок Луисвилла. Мои мысли зудели, как гнездо бумажных ос, а она запела мне низким голосом, вытягивая слова «Лох-Ломонда», как темно-синюю ленту из волос.