Избранное - [90]

Из-за риг деревни показалась небольшая группа мужиков. Они шли за костлявой сивой лошадью, впряженной в деревянный плужок. Его придерживал за рукоятки Семен Дутов. За ним шли жена его брата Василия, бобыль Никанор и еще несколько безземельных крестьян. Завидев их, собравшиеся у магазеи мужики заговорили разом:

— Артель собралась, артель! Беспорточные поехали — эти напашут! Век лодырничали, дармоеды!

Убого запряженная тощая кляча и несколько бедняков, жавшихся за Дутовым, точно прячась за его широкой спиной, представляли зрелище, располагающее посмеяться, но справные кудашевские мужики не смеялись. Их бесила эта кучка односельчан, осмелившихся оттягать у мира пустырь в несколько десятин. Из-за этой бог весть когда заброшенной земли сходки едва не превращались в побоище. Коноводы деревни ссылались на вековечный обычай не отчуждать общинную землю. Дутов требовал отмены этого унаследованного от крепостных времен обычая.

— Царя отменили, и эти порядки пора ломать! Сами заритесь на барскую землю, а своим односельчанам не хотите пустырь отдать! — кричал он.

Пугач решил уступить.

— Черт с ними, пусть подавятся! На этом пустыре и трава добрая не растет, — доказывал он. — Пока они с ним возятся, мы промеж собой сговоримся получше, чтобы более ничего не отдавать окаянной голи!

И вот вчерашние нищие бобыли нынче выехали в поле как всамделишные крестьяне. Раздобыли плуг да коня, поехали свою межу опахать — посеяться им не пришлось, опоздали, да и семян никто не дал.

Может быть, кое-кому из стоявших у магазеи мужиков и становилось очевидным, что одним пустырем не отбояришься. Правда, прожившие век согнутыми и приниженными бобыли шли, потупясь и не поднимая глаз, зато Семен Дутов шел уверенно и смело: такой не побоится схватиться насмерть!

— Эй, бобыли! Никак сеять собрались к зиме, у меня мерку ржи возьмите, одолжу! — насмешливо крикнул Петр Кружной, едва сдерживая ярость.

— Себе оставь, пригодится, — огрызнулся Дутов. — Мы, когда понадобится, сами из вашей магазеи возьмем, не спросим!

— Для вас засыпали, — вмешался Матвей, брат Кружного, мужик непомерно жадный на работу, как про него говорили, но и алчный и беспощадный тоже без меры.

— Эй, пахари! Из хомута солома вылезла — портками заткните!

— Зачем понапрасну лаяться, хрестиане, — стал было увещевать один из бобылей. — Ведь сами постановили отдать землю, чего ж теперь злобиться? Такие же мы кудашевские мужики, как и вы…

— Такие, да не такие! — крикнул, точно отрубил, молчаливый Самойла, угрюмый и необщительный мужик, замучивший свою семью тем, что все делал молчком. Но тут его прорвало. — Что же мне, свои три души вам отдать?

— И отдашь, и отдашь! — грозил на все поле Дутов.

Белым пятном замаячила вдали сивая кляча, а у магазеи мужики все не унимались, сквернословили и размахивали руками. Так и не остыв, кучками потянулись в деревню.

2

Погода испортилась окончательно, и трудно было поверить, что всего немного дней назад сияло в чистом небе солнце, мирно дремали в его ярком свете притихшие леса и утрами под ногою ломко хрустели сухие побелевшие травы.

Это утро выдалось особенно ненастным. С ночи задул ветер, и нагнанные им тучи долго не давали наступить рассвету. Когда день все же сумел пробиться, оказалось, что небо сплошь закрыто мутно-серой пеленой и над горизонтом тянутся рваные клочья более темных туч. Шквалами проливался холодный дождь.

В то гиблое утро Семен Дутов вышел из города, где заночевал у сапожника-односельчанина, еще затемно, и рассвет застал его в старом ельнике, верстах в шести от дома. Он шел быстро, мало что замечал вокруг. Дорога сделалась ему в последнее время очень знакомой. Он постоянно бывал в городе — иногда ездил за железом для своей кузницы, но чаще ходил пешком — послушать, о чем толкуют в прокуренных и всегда переполненных комнатах Совета рабочих, крестьянских и солдатских депутатов.

Кудашевский кузнец слабо разбирался в политике, но интерес у него к ней большой. Он жадно ловил слухи о новой, назревшей в стране революции. Дутов только и ждал, когда будут изгнаны помещики, не терпелось ему посчитаться и со своими деревенскими мироедами.

Погруженный в мысли о том, как счастливо устроится в будущем жизнь, когда в деревне не станет безземельных и безлошадных, а богачам пообломают рога, кузнец и не заметил, как на дорогу в десятке шагов от него вышел из лесу человек. Семен с удивлением узнал Петра Кружного; тот остановился, точно поджидая его. У Кружного через плечо висели на веревке два пука метел. Он был во всегдашнем своем заношенном полушубке, туго подпоясанном цветным кушаком. Из-за спины торчал конец топорища.

— Никак, Семен Лексеич? Сослепу не разгляжу, глаза ни черта не стали видеть. Стою, думаю, кто бы это в такую рань шел да на весь лес насвистывал? Здорово, друг.

— Здорово, коль не шутишь! Это когда же мы друзьями-то стали, Петр Егорыч? — ответил Семен, не тая враждебности.

— Чего мы стали? Вместях пойдем, потолкуем… Я ещё темно в мелоча ходил за прутьями. Стариковское дело такое, не спится, — сказал Кружной.

— Чего нам вместе идти? Ты ступай своей дорогой, я своей пойду, — отрезал Дутов.