Избранное - [65]
В величайшем возбуждении узник соскочил на пол и застучал в дверь.
— Дежурный! — закричал он как мог громче в волчок. Никто не откликнулся — в коридоре было, как всегда, тихо. Узник заметался по камере.
— Антихристы! — пронесся вдруг вой сумасшедшего старика. — Антихристы!
Крики за окном усиливались. Прокатилось громкое «ура». Бешено зазвенел колокол привратника. Снова выглянув наружу, узник видел, как к толпе под баркасом подбегали люди из города. Потом показалась колонна с флагами. Впереди несколько матросов волокли пулемет. За ними шагала группа вооруженных железнодорожников. На всех пальто, шинелях и куртках алели приколотые к груди банты. Носились мальчишки с клочками кумача на палках. Толпа пела. В камеру вплывали слова:
Узник, в величайшем возбуждении, впился обеими руками в решетку и стал трясти ее, точно хотел выдрать прутья из каменных гнезд.
— Неужто свобода? Идут, свои идут!.. Да неужто это правда, не снится! И здесь, в сонном городке, вышли на улицу, значит, там — РЕВОЛЮЦИЯ!
Вдруг сухо затарахтела короткая пулеметная очередь, раздался сильный треск. Толпа мгновенно стихла.
— За мной, товарищи, сюда! Гады! Небось попрятались. Давай ломом, высаживай решетки, — распоряжался кто-то под окном. Послышался топот во дворе — сорвавшая ворота толпа хлынула внутрь ограды. Крики взмыли с новой силой. Загремели удары по решетке главного входа, точно кузнечный молот загрохотал. Все здание заполнили гулы и скрежет железа, эхом раскатывавшиеся по пустынным коридорам.
По лестнице спускались рывками: густой людской поток то задерживал, то, наоборот, стремительно подхватывал и сталкивал вниз. Узника толкали, притискивали то к стене, то к железным перилам.
— Легче, братишки, легче! Эдак задавить можно… Эй, земляки, даешь дорогу, трам-тарарам! Ребятки, надо революционную совесть иметь — ну чего ты зад расставил? — тщетно, до хрипоты убеждал наседавших пожилой матрос, прокладывая дорогу. Именно он сбил запоры на двери камеры, вскочил к узнику, хотел что-то сказать, но только и мог, что крепко обнять. И с того момента, вместе с плечистым рабочим в железнодорожной фуражке и лоснившейся от масла куртке, опекал узника, помогая ему протиснуться в запруженных пролетах лестницы.
С площадок открывались набитые людьми коридоры — море голов, возбужденные лица, поднятые руки, мелькающие винтовки и ломы. С грохотом откидывались двери камер — большинство их пустовало. В толпе перекликались люди, с ненавистью разбивали все, что поддавалось разрушению. Приклады ахали по рамам, ломы отдирали столики и откидные койки; криво повисали сорванные двери. Веселое и злорадное «ура», одобрительный гул разносился всякий раз, как со звоном обрушивались на каменный пол осколки оконных стекол. В одной из камер подожгли тюфяки. В проем сорванной с верхней петли двери повалил горький дым, гулявшие сквозь разбитые окна сквозняки разносили его по всем этажам.
Наконец выбрались на тюремный двор — людный, гулкий, суматошный. Народ бежал в дальний конец его, к двухэтажному дому канцелярии. Из разбитых окон летели на улицу обломки мебели, вороха бумаг, всякий скарб. Люди толпились плотным кольцом вокруг прижатого к стене старого трясущегося человека в разорванном кителе и с непокрытой плешивой головой. Из рассеченной брови его текла кровь. Утираясь, он размазывал ее по щеке и седым усам, на лысине отпечатались следы окровавленных пальцев. Узник узнал надзирателя Миронова. Против него стоял плечистый детина в арестантской куртке и меховой шапочке, надвинутой на ухо. Он вдруг ткнул старика кулаком в лицо так, что тот пошатнулся, ударился затылком о стену и стал медленно оседать на снег…
На базарной площади не было и признаков торга. Лавки стояли запертые, на столах уличных торговцев пусто. Повсюду темнел неубранный конский навоз. Длинным строем тянулись у коновязей крестьянские дровни. Лошади, давно съевшие подброшенное им сено, понуро дремали с опущенными головами. Между ног их сновали голуби, ходили осторожные вороны.
Возле высокого каменного крыльца городской думы, глядевшей на площадь розовым фасадом с полуциркульными зеркальными окнами второго этажа, чернела большая толпа. К ней, кое-как привязав мокрых, поводящих боками лошадей и бросив без присмотра сани, берестовый кошель со скудным мужицким дорожным запасом, а то и скинутый армяк, устремлялись подъезжавшие со всех сторон мужики, некоторые в сопровождении баб в сборчатых нагольных шубах и туго обмотанных шалями. Спешили сосредоточенно, молча. Иной дед, не бегавший, вероятно, около полувека, трусил неуклюже через площадь, подобрав полы тулупа. Крестьяне точно боялись опоздать к чему-то очень важному.
На верхней площадке каменной лестницы думы, с нарядной балюстрадой, стояла группа хорошо одетых горожан и несколько военных. Кто-то из них обращался к толпе с речью. Смутно доносились отдельные слова. В теснившейся к площадке толпе было более всего мещанских чуек, длиннополых, наглухо застегнутых пальто, перешитых из купеческих кафтанов прошлого столетия, попадались отороченные поддевки и шубы с дорогими воротниками, а изредка и шинели гимназистов. Выделялся грузный рослый дьякон в необъятном енотовом тулупе, стоявший копной с задранной кверху бородой. Лицо его с широко открытым ртом выражало непомерное изумление.
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.