Избранное - [64]
— Эй, не положено в окно глядеть, сойди, — вдруг доносится до арестанта хрипловатый голос из-за двери. — Нехорошо так… меня подводите. Не ровен час, начальство заглянет. — Укоризненно вздохнув, прильнувший к волчку Миронов отходит от двери.
Понимая, что надзиратель брюзжит для порядка, узник продолжает свои наблюдения.
Справа поле зрения отчасти загородила угловая вышка тюремной ограды, с часовым. Он, появляясь на своем посту, ставил ружье со штыком в угол, запахивался поплотнее в бараний тулуп и упрятывал голову в поднятый воротник. И надолго замирал.
За этим западным углом баркаса виднелось небольшое, покрытое снегом поле, во всех направлениях перегороженное изгородями с недостающими жердями, тынами с поваленными ветром пряслами, кое-где — дощатыми заборами. Чернели покосившиеся подобия крестов с остатками задубевших лохмотьев — все, что оставили зимние вьюги от устрашающих огородных пугал. Дальше начинались городские строения, потемневшие от времени, с крышами такими же серыми, как небо. Церкви и редкие оголенные деревья мало скрашивали этот унылый пейзаж.
Несколько в стороне от крайних городских построек обособленный ряд старых деревьев. Над ними постоянно кружатся вороны. Вот они тревожно разлетелись во все стороны — это их распугали медленно ползущие по дороге сани, — точно черные насекомые на снежной пелене. Старый помещичий пруд под дуплистыми березами давно высох и превращен в городскую свалку. Проводив взглядом удаляющиеся бочки золотарей, узник снова наблюдает за улицей, слегка поднимающейся в гору.
Возле калитки покосившегося домика стоит, как всегда, человек с палкой. Лица различить нельзя — белеет только длинная борода, но по неподвижности и какой-то напряженности фигуры чувствуется, что это слепой. Иногда он поворачивает голову и отрицательно машет рукой — кто-то окликает его из дома. Потом оттуда выскакивает плотный рыжий мужик с ремешком в волосах и засученными рукавами. Он размахивает руками, горячится, потом тормошит старика, так что у того трясется голова. Должно быть, он заставляет отца или тестя просить милостыню, потому что после внушения старик стоит некоторое время с протянутой рукой. И снова медленно ее опускает.
Но вот зрелище, какое не каждый день увидишь: из-за поворота вымахнул темно-серый рысак, запряженный в высокие санки, и быстро мчится к тюрьме. Из-под копыт летят комья слежавшегося снега и сумасшедше разбегаются куры…
В одном из седоков узник узнает товарища прокурора, вернее, его расчесанную на обе стороны великолепную бороду, лежащую веером на форменном пальто с золотыми пуговицами. С ним рядом сидит кто-то в штатском, с поднятым, несмотря на оттепель, воротником шубы. Почудилось что-то знакомое в мелькнувших черных усиках и крупном носе — уж не жандармский ли ротмистр, однажды его допрашивавший? Однако тот носил щегольскую форму и держался подтянуто, а тут — согнутая фигура в мешковатом пальто, прячущая лицо в мех воротника. Санки пронеслись к воротам тюрьмы и исчезли. Донесся дребезжащий звонок, каким вызывали привратника. Уж не навестить ли кого собрался некий губернский чин? Не то — что вероятнее — обычный инспекторский смотр: проверка пищи и церемония опроса заключенных.
Улица между тем оживилась. Арестант увидел, тут и там отворяются калитки. Выходя из них, люди на ходу застегиваются и с несвойственной горожанам торопливостью спешат куда-то в город. На перекрестке, в двух кварталах от тюрьмы, показалась воинская часть. Солдаты шагали сбитыми рядами и не в ногу. В стороне от колонны шел, придерживая шашку, офицер в светлой бекеше с меховым воротником. Он вдруг снял папаху и замахал ею над головой. У некоторых солдат на штыках трепетали флажки, как будто красные. «Вероятно, сигнальные», — подумал узник и решил, что часть возвращается со стрельбища. «Нет, пожалуй, это маршевая рота отправляется на станцию», — перерешил он, увидев, что за солдатами идет толпа, и спустился на пол: затекли от долгого стояния ноги и онемели руки, державшиеся за решетку.
Накрывшись до подбородка ватным пальто, узник лежал на койке, с удовольствием ощущая, как проходит вдруг охвативший его озноб. Мысли текли бессвязно и расплывчато — еще минута, и должна была оборваться тоненькая, связывающая их нить. Уже смежались веки, как вдруг он широко открыл глаза. Ожгла догадка… Как не сообразил он сразу? Стой… стой: жандарм, прячущий лицо, выбегающие из домов потревоженные мещане, солдаты, шагающие чуть ли не гурьбой по Московскому шоссе, и офицер, обнаживший в строю голову… А на ружьях… Да, да, на штыках были красные флаги революции — они, а никак не сигнальные вымпелы!
Узник в один прыжок вскочил на спинку кровати и прильнул к оконной решетке… Все так, все так — происходит что-то необыкновенное… На улице, всегда пустынной в этот час, стояли кучки оживленно разговаривавших людей. В единственном по всей улице кирпичном доме с деревянным верхним этажом и длинной вывеской запирали ставни, и лавочник навешивал на двери замок.
Из-за угла выбежал человек без шапки, в расстегнутом длинном пальто с развевающимися полами. Он размахивал над головой красным флажком на коротком древке и что-то кричал. Узник сорвал с шеи шарф и, обмотав им руку, надавил на стекло. Осколки со звоном разбились о каменный пол. В камеру с холодным воздухом, пахнущим талым городским снегом, ворвался гул толпы. Отдельные голоса тонули в нем, и различить слов было нельзя. Слышалось не очень дружное «ура». Кто-то пронзительно закричал под самой стеной тюрьмы. Человек с флажком с крыльца показывал на нее рукой.
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
«Когда же наконец придет время, что не нужно будет плакать о том, что день сделан не из 40 часов? …тружусь как последний поденщик» – сокрушался Сергей Петрович Боткин. Сегодня можно с уверенностью сказать, что труды его не пропали даром. Будучи участником Крымской войны, он первым предложил систему организации помощи раненым солдатам и стал основоположником русской военной хирургии. Именно он описал болезнь Боткина и создал русское эпидемиологическое общество для борьбы с инфекционными заболеваниями и эпидемиями чумы, холеры и оспы.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.