Избранное - [59]
От множества застоявшихся запахов и испарений дух в низком помещении спертый, невпродох.
— Бабушка Дарья, а бабушка, — вдруг громко и чуть испуганно зовет мальчик. — Деда Миколы все нет.
— А? Что? — Сонный голос с печки звучит встревоженно. — Миколай-то? Он небось в анжерею к себе убрел, на дворе мороз, у него сердце не на месте. — Старуха протяжно, в голос, зевнула и перекрестила рот. — Беспокойный старик, заботливый. Давеча есть не стал, водицы из кадки испил, с тем и лег.
— Поздно, бабушка, еще когда хозяин за Таней приходил, сказал, одиннадцать доходит. Сейчас за полночь.
— Ништо ему, небось там задремал. А ты все с книжкой, Костя, умница. Грамотным станешь, не то что мы, прости господи, век маемся в темноте. Даром что сирота, с грамотой в люди выйдешь, будешь где приказчиком или еще кем…
Старушка уселась на край печи, свесив худые ноги с изуродованными простудой пальцами. Она выспалась и рада поговорить, скоротать длинные ночные часы, когда томит бессонница и одолевают невеселые бобыльи думы.
— И впрямь долго… Ты сбегай-ка к нему: не ровен час, с ним что и приключилось. Наше дело стариковское — долго ли до греха! И то сказать, он с лица весь сменился, я давеча приметила. — Старушка вдруг встревожилась. — Ты никак сумлеваешься? Месячно на дворе, соколик, что днем видать. Живо добежишь.
— Я разве боюсь? Скинь-ка мне, бабушка, портянки.
Колкий морозный воздух сразу пробрал Костю, на ходу застегивавшего наспех надетую куртку. Полный месяц повис в густо-синем небе над головой. От деревьев, кустов и строений легли короткие черные тени. Промерзшая земля вся в ледяных кристалликах и отливает холодным металлическим блеском. Шаги отдаются гулко, по всему парку. Темнеющий дом кое-где блестит стеклами, там, где приказчиком были отодраны доски. Липовые аллеи проглядываются из конца в конец. В неживом, синеватом и сильном свете все выглядит сказочным.
Накрытая щитами и соломенными матами оранжерея одиноко стояла средь обширной глади огорода, раздвинутой мерцающим лунным светом, и казалась ушедшей по пояс в землю.
Костя толкнул дверь. Она легко поддалась, и на него пахнуло сыростью и прелым запахом земли.
— Деда Микола, ты что в потемках сидишь, домой не идешь? — возбужденным голосом позвал Костя, заглядывая в сырой мрак цветочной, прорезанный редкими нитями света, проникающего сквозь щели между щитами. Приглядевшись, Костя различил красноватые отблески углей, дотлевавших в печке.
— Деда Микола! — уже испуганно окликнул Костя темноту. И снова никто не отозвался.
Вдруг решившись, мальчик в два прыжка соскочил к печке, нашарил в темноте лучину и, положив на угли, стал дуть изо всей силы. Когда дерево загорелось, Костя первым делом увидел в яркой вспышке пламени мохнатую шапку садовника, положенную на край печки. Паренек поднял руку с лучиной. Неверный свет побежал по проходу между боровом и горшками с растениями. Возле крашеной, стянутой обручами кадки с агавой лежало распростертое тело. Костя вскрикнул не своим голосом и бросился вон.
Николай лежал ничком, словно, споткнувшись в проходе, упал вперед, не успев поднять руки, чтобы уберечь лицо. Шипы агавы исцарапали ему щеку и оставили ссадины на ухе. Он выглядел маленьким и щуплым, как ребенок, точно весь съежился после смерти. Она настигла его мгновенно — он падал, как подрубленная сушина.
— Преставился, сердешный, уже окоченел, — проговорила плача бабка Дарья, наклонившись над трупом.
— Может, так что прикинулось? — сказал конюх Елизар, выглядывавший из-за Дарьи, загородившей проход. — На печку снесть, в тепло…
— Какое там, батюшка! Преставился, отжил дед Николай, царство ему небесное, — горестно проговорила бабка. — Ах ты, горемычная душа, помер, и поплакать по тебе некому!
— Э, бабушка, ты вот плачешь? Значит, есть кому старика помянуть, — сочувственно сказал пожилой стражник, прихваченный бабкой Дарьей в помощь. — Тут до утра оставим аль в избу понесем?
— Как можно тут оставить? Дома обмоем его, уберем по-христиански, уложим под образа, я лампадку затеплю. Вот грех-то — никак, масла нет…
Тело Николая подняли. Стражник взял его под мышки, Елизар подхватил под ноги. Руки покойника повисли, плешивая голова с редкими волосами на висках и затылке упала на грудь. На лице его застыло строгое выражение, какого у него никогда не было при жизни.
— Что пушинка легкий, в чем душа только держалась? — удивился стражник.
— А шапка-то где? Нет шапки, — захлопотала Дарья.
— Она ему теперь без надобности, не ознобится, — вполголоса проговорил Елизар.
Вскоре Николай, умытый и причесанный, прикрытый лоскутным одеялом, со сложенными крестом на груди руками, лежал на своей койке. Бабка Дарья достала из-за божницы закопченный огарок свечки и вставила его между посиневшими пальцами покойника. Кроткий свет лампадки синего стекла поселил в каморке садовника покой и уют.
Несмотря на глубокую ночь, то и дело входили люди, крестились у порога, потом, тихо ступая, шли в каморку за речью, где снова крестились и клали земные поклоны, внимательно и долго разглядывали покойника, после чего так же тихо и молча возвращались на кухню. Тут задерживались, вполголоса толковали об умершем, вздыхали, сочувственно кивали головой: «Все там будем!» На печке изредка всхлипывал во сне сморившийся Костя.
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
Документальная повесть о пребывании поэта Александра Яшина в качестве политработника на Волжской военной флотилии летом и осенью 1942 г. во время Сталинградской битвы.
Командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири во время Гражданской войны в России генерал Уильям Грейвс в своих воспоминаниях описывает обстоятельства и причины, которые заставили президента Соединенных Штатов Вильсона присоединиться к решению стран Антанты об интервенции, а также причины, которые, по его мнению, привели к ее провалу. В книге приводится множество примеров действий Англии, Франции и Японии, доказывающих, что реальные поступки этих держав су щественно расходились с заявленными целями, а также примеры, раскрывающие роль Госдепартамента и Красного Креста США во время пребывания американских войск в Сибири.
Ларри Кинг, ведущий ток-шоу на канале CNN, за свою жизнь взял более 40 000 интервью. Гостями его шоу были самые известные люди планеты: президенты и конгрессмены, дипломаты и военные, спортсмены, актеры и религиозные деятели. И впервые он подробно рассказывает о своей удивительной жизни: о том, как Ларри Зайгер из Бруклина, сын еврейских эмигрантов, стал Ларри Кингом, «королем репортажа»; о людях, с которыми встречался в эфире; о событиях, которые изменили мир. Для широкого круга читателей.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.