Избранное - [61]

Купцы помельче сидят по каменным лавкам, торгуя бондарными и скобяными изделиями, галантереей и колониальными товарами, в которые входят гвозди и деготь. Вся остальная мелкота торгует чем бог пошлет в ларьках, на прилавках, а то и вовсе на снегу или на булыжной мостовой, расстелив грязный обрывок дерюги или мешок с заплатами. Тут корзинки с жареными подсолнухами и рожками, с розовыми окаменевшими жамками; у кого под мышкой, а то и под полой, зазевавшийся соседский петух; лежат на рогоже ржавые замки без ключей и обломанные рашпили, изогнутый подлокотник старинного кресла с прибитой гвоздями с золоченой шляпкой подушечкой из стертого и слинявшего штофа, петли, на какие можно бы навесить чугунные двери городского собора, кольца для штор и заношенные манишки, глиняные свистульки и мотки льняных ниток, крепких как проволока. И уж конечно, норовит где-нибудь сбыть свою кису загулявший мастеровой.

Неторопливо, основательно ведется в городке торговля. Мещанин, выйдя в десятом часу утра из дому купить воз дров, тратит на это полдня. Несколько раз обойдет он весь дровяной ряд, прицениваясь у каждого воза, приглядываясь к поленьям, пробуя их на вес; не поленится пройти несколько улиц вслед за проехавшими мимо площади дровнями, чтобы удостовериться, кому и почем доставляются дрова по заказу на дом. И, лишь потолкавшись так часа три, направится наконец к тому мужику, чьи дрова ему приглянулись еще с утра. Для порядка он еще долго торгуется, так что лишь под вечер возвращается домой, сопровождая заскучавшего и истомившегося мужика с приобретенным возом дров.

Торгуют в городке все сословия. Даже благочинный — крупный мужчина в огромных сапожищах и с редкостно большим сизым носом — после второго спаса неизменно выезжает со своим работником на базар с яблоками из собственного сада. Он торгует и между делом благословляет подвертывающихся прихожан.

Из других видов деятельности, кроме торговой, в городе процветает картежная игра. Всякому, кто умеет держать в руках карты, открывается здесь широкое поприще. Человека, способного просидеть за пулькой свыше суток, всюду приглашают нарасхват. Тот же, кто хорошо разбирается в тонкостях игры с мизерами, становится знаменитостью. Более всего играют в преферанс, но в верхах общества преобладают винтеры (впрочем, есть и вовсе аристократическая четверка игроков в бридж), тогда как на нижних ступенях господствует козел и двадцать одно.

Популярность хороших игроков сметает сословные перегородки. Мелкий почтовый чиновник Штепа, прославившийся умением ремизить самых осмотрительных игроков, вхож к городскому голове и как-то был допущен к ужину наравне с прочими гостями.

У батюшки от Ильи Пророка составляют постоянную партию помощник пристава, станционный конторщик, отрицающий божественное, и содержательница местной гостиницы. Тут бывает шумно.

Играют запоем, режутся до изнеможения. Случаются схватки, так сказать, исторические, вроде пульки в доме купца Чернышева, длившейся трое с половиной суток, после которой один из партнеров, акцизный чиновник Мамонов, слег и вскорости помер, а другой — воинский начальник, вконец осатанев, полез на пожарную каланчу бить в набат. Нужно ли удивляться, что бухгалтер Общества взаимного кредита Тупиков, мужчина впечатлительный, периодически страдает карточными галлюцинациями.

Понятно, что карточная игра не обходится без возлияний.

По издавна установленному в городке обычаю игрок, оставшийся без взятки, приговаривается к употреблению одной рюмки вне очереди, не добравший двух — выпивает две, и так далее, что действует утешительно. Сильно обремизившегося игрока считают необходимым «почтить вставанием», причем тут уже все хлопают по рюмке.

В далекие времена карточная игра прекращалась во все великие и малые посты, однако это утеснение было счастливо выведено из употребления благодаря стараниям батюшки от Симеона Столпника, доказавшего, что игра сама по себе не может считаться нарушением поста, поскольку она производится чинно, не богопротивно и при строжайшем изъятии закусок мясного ряда.

Таким образом, городок торгует и играет в карты. Другие виды деятельности здесь мало заметны. Где-то вовсе на задворках прозябает чахлая сеть образовательных учреждений, кроме разве духовного училища и семинарии. Тут всегда хватает голосистых поповичей, длинных и вечно голодных сынков псаломщиков и иных казеннокоштных отпрысков пастырского сословия, содержащихся иждивением консистории.

Инспектор народных училищ Патокин, давно отчаявшийся в возможности набрать комплект для своих школ, всецело предался игре на губной гармонике и разведению помидоров. Поставляет он их пока лишь в немногие просвещенные дома города, так как этот новый подозрительный овощ или фрукт — кто его разберет — еще не вошел в обиход горожан. Инспектор, однако, не унывает, так как твердо надеется на содействие соборного протопопа, оценившего рюмку травника под поперченные помидоры с луком: им обещано похвальное упоминание с амвона о сем божием даре.

Может быть, стоит упомянуть о деятелях медицины. Им не слишком везет. Земские заправилы смотрят на больницу, разместившуюся в старых бараках на выезде из города, как на неизбежное зло и не любят, чтобы им докучали напоминаниями об ее нуждах. Врачебной практики, заслуживающей упоминания, почти нет: местные коммерсанты — народ неболеющий, плотный. Если случаются нелады с животом на масленице или в праздник, обходятся домашними средствами — вышибают клин клином. Среднее сословие хоть и хворает, но лечится только парной баней и настойками, а про мелкий люд доподлинно не выяснено — болеет ли он вообще или умирает так себе, из злонравия и нежелания работать. Один из земских врачей — Черномордик — иногда выезжает на голенастой и спотыкливой больничной лошади в уезд — по помещикам. Сами они, если, конечно, не либералы, не допускают к себе еврея, хотя он и крещеный, однако жены их любят показываться Черномордику, что заставляет его всегда носить сюртук в талию и длинные, зачесанные на затылок волосы а-ля Надсон. Другой врач, Аполлон Аполлонович, уже лет двадцать как махнул рукой на практику и превзошел преферанс. Ходит он в просторном чесучовом пиджаке летом, а зимой в подбитой мехом диковинной куртке с бранденбургами, при одних и тех же клетчатых брюках из какой-то неизносимой ткани, облегающих его шаркающие ноги круглый год. Водкой от Аполлона Аполлоновича пахнет всегда с утра и тоже круглый год.