Избранное - [45]

Несколько быстротечных лет промелькнули волшебным сновидением. В парке царило постоянное оживление. С крокетной площадки доносились шум шаров и споры игроков, в аллеях и цветнике гости резвились, играя в жмурки и палочку-выручалочку. В густой зелени раздавалось жеманное «ку-ку», и предприимчивый генерал, пунцовый от волнения и водки, выпитой за обедом и до него, в расстегнутом сюртуке, шел в разведку и выводил из кустов раскрасневшихся дам. В доме и возле гостей хлопотала многочисленная дворня. Словом, жили по-настоящему — прилично званию.

Однако как недолго это продолжалось! Вскоре не стало крепостных мужиков, с похвальным рвением обрабатывающих барские поля и усердно поставляющих оброк. Захандривший генерал покинул бренный мир, предоставив своей супруге устраиваться одной в сей юдоли скорби, где посягают на родовое.

Оглядываясь теперь на прожитые годы, генеральша удивлялась скудости воспоминаний — ведь всю жизнь казалось, что каждый день переполнен событиями и делами и постоянно не хватает времени, чтобы за что-то взяться или что-то сделать. Однако о чем были эти хлопоты? Как случилось, что при ежедневных выездах генеральша за семьдесят пять лет никуда, в сущности, не съездила и знала лишь, и то с грехом пополам, с полдюжины смежных с Фурштадтской улиц в Петербурге и свое Первино? Обойдя обширное поле своей жизни, генеральша так и не нашла нажатых ею снопов… Уцелела всего одна французская фраза: «Сударыня, я не могу предложить вам имя, которое равнялось бы вашему…»

— Вас можно потревожить, Элен Андреевна? — вывел неожиданно из задумчивости генеральшу незнакомый голос, раздавшийся над самым ухом. Она подняла глаза — перед ней стоял, картинно приподняв над лысиной дворянскую фуражку с красным околышем и слегка склонив туловище, высокий худощавый человек с козлиной пегой бородкой, в широком чесучовом пиджаке, русских сапогах и в цветном галстуке. Левая его рука покоилась на чем-то среднем между тростью и дубинкой.

— Мне ваша горничная указала, где вас найти… Ваш сосед, — незнакомец широко поклонился, — дворянин Сысоев, Аполлон Валерьянович. Прослышав о вашем приезде, счел своим приятным долгом изъявить лично… — Он довольно галантно щелкнул каблуками.

— Как же, как же, я вас сразу вспомнила: вы ведь дедковский помещик, только вот — извините старуху — запамятовала, как звать по батюшке. Прошу. — Генеральша кивком указала на скамейку подле себя. — Здравствуйте! Как мило с вашей стороны — вы первым навестили одинокую вдову…

— Помилуйте, это святой долг… — снова поклонился гость, присаживаясь на край скамейки. — В наше время землевладельцам следует, я полагаю, оказывать друг другу посильное внимание, проявлять, так сказать, солидарность.

— Разумеется, я очень тронута… Должно быть, скоро выборы?

— Вряд ли. Война — их, вероятно, отложат… И не до них, по правде сказать! Всюду беспокойство, развелись какие-то подозрительные личности. Я от нашего предводителя слышал — он недавно в Петербург ездил. Правительство все знает, а сделать ничего не может, представьте! Армия стала не-на-деж-на, солдаты угрожают своим офицерам почти открыто, во флоте боятся наказывать матросов. Везде брожение, куда мы идем? Беглые преступники и дезертиры пробрались в деревни, бунтуют мужиков против господ, о царе бог знает как говорят… Что они там в Петербурге думают? Спохватятся, когда будет поздно. Мужики всех нас успеют перерезать.

Сысоев заметно горячился — по всему было видно, что он любил себя послушать. Елена Андреевна, понимавшая, что красноречия гостя хватит надолго, — нашелся деревенский Пальмерстон, подумала она, — несколько огорчилась и перестала прислушиваться.

— Я непременно обращусь к министру — он женат на троюродной сестре моей покойной жены, она же, как вам известно, из рода Свербиловых. Они сами по себе всего-навсего то, что мы называем хорошей дворянской фамилией, но в родстве со всей знатью… Так я хочу послать ему свой прожект, как оградить Россию от смут и навсегда вернуть к прежним добрым порядкам, когда в простонародье еще не было этой развращенности…

— Пока вы соберетесь, — заметила генеральша, уловившая что-то о родстве с министром, — ваш родственник будет сто раз смещен: нынче в министерствах чехарда.

— Помилуйте! У него при дворе такие связи! Да и прожект мой почти готов, не хватает одного экономического рассуждения. Я сторонник трех фундаментальных мер. Следует прежде всего создать мощный жандармский корпус, не только приравнять к гвардии, но поставить неизмеримо выше, наделить всеми привилегиями… Далее надо, чтобы и земская полиция была усилена, урядники и стражники жили в каждой деревне — тогда и мужик станет снова уважать власть! — Гость вовсе разволновался, жестикулировал, говорил громко, вскакивал с места. — Нынче что? На весь уезд три жандарма — офицер да два нижних чина… Разве они могут заглянуть всюду, следить за всеми? Ну и затем, Элен Андреевна, — уже торжественно заговорил Сысоев, — я предлагаю — пусть вам не покажется парадоксальным — упразднить в России промышленность — рассадник пролетариата, этого самого ненадежного, отчаянного элемента. Неужели в России нет денег, чтобы покупать все нужное для населения — бритвы там разные, охотничьи ружья, несессеры, седла — в Англии или даже у немцев? А потом… — Сысоев уже гремел, как пророк, размахивал руками, изо рта летели брызги.