Избранное - [47]

Массивная филенчатая дверь, тяжко скрипнув, отворилась. Из темной прихожей потянуло сырым холодом.

— Топор прихватил? Ступай, по доске в каждом окне отбей, а я наверх пойду, там окна не заколочены, — распорядился Буров и вошел в дом.

Чиркая спички, Николай Егорыч кое-как добрался до деревянной лестницы в коридоре. Ступени нещадно заскрипели под его грузными шагами. Поймав себя на том, что ступает, стараясь не шуметь и невольно прислушиваясь к обступившей его хмурой темноте, Буров не на шутку осерчал: что он, в самом деле, не хозяин тут, что пробирается крадучись, точно боится кого-то потревожить? Да завтра же, если вздумает, сломает весь этот гнилой сундук, шут его возьми, и продаст на дрова!

И все же ему было не по себе в этом обширном заколоченном доме, холодном и темном, как могила. Он точно притаился перед пришельцем — в немоте его чудилась враждебность. Время от времени доносились резкие скрипы и визг отрываемых Ильей досок.

Поднявшись на верхнюю площадку, Буров нетерпеливо нашарил в темноте дверную ручку и с облегчением распахнул дверь.

Низкую комнату с запахом червоточины, ветхой материи и мышей, заставленную домодельной старинной мебелью, слабо освещал скуповатый свет ноябрьского дня, проникавший через запыленные стекла небольших окон. Буров, хотя он вовсе не устал и не имел нужды тут задерживаться, опустился в подвернувшееся кресло, мягкое и низкое, вытянул ноги и откинулся на спинку, для чего пришлось порядочно отвалиться назад. Сидеть так, в толстой, туго подпоясанной романовской шубе, было неудобно, но Бурова неодолимо тянуло тут же, сию секунду, почувствовать себя здесь полноправным и безраздельным хозяином.

2

До этого Николаю Егорычу лишь однажды довелось быть в этом доме — в тот достопамятный день, когда он, предупрежденный накануне приятелями из Общества взаимного кредита и Александром Семеновичем о продаже генеральшей Майской имения, бросился сюда как коршун на добычу и прикатил чуть не с рассветом, дрожа от охватившей его горячки. Карман его оттопыривал толстый и увесистый бумажник. Он и составлял главный козырь Бурова: Николай Егорыч твердо рассчитывал на то, что запутавшаяся в долгах генеральша не устоит перед наличными, и надеялся сбить назначенную цену вручением крупного задатка. Значительность затеянной покупки кружила голову. Дух захватывало от алчного нетерпения.

Несмотря на самоуверенность, Буров в глубине души робел — разбогатевшего мужика смущали предстоящие переговоры с самой генеральшей, барыней его отцов. И когда лакей ввел его в дом, виденный им до сих пор лишь снаружи, и Буров оказался перед ее высокопревосходительством, потный и красный, не растерялся он окончательно лишь благодаря оттягивавшей карман объемистой пачке кредиток. Во всемогущество их Николай Егорыч верил свято и безусловно.

Окружающая обстановка и вид понуро сидевшей перед ним старухи в черном до того смутили его, что он, обычно развязный и крикливый, как и подобало питомцу конских торгов и скотских ярмарок, где приходилось торговаться и заключать сделки, перекрикивая мычание и рев голодного скота, — тут едва внятно приветствовал генеральшу.

Но Елена Андреевна, заставившая предварительно прождать часа четыре и принявшая его лишь в полдень, не проговорила с ним и двух минут. Не взглянув на него и не ответив на поклон, она упавшим голосом сказала, что, решив продать имение, поручает своему Александру показать ему планы с бумагами, дом и переговорить об условиях. С этим она сделала знак лакею увести Бурова, добавив тут же, при нем, что не желает, чтобы ее беспокоили в ее личных комнатах. Ни слова не нашелся Николай Егорыч ответить и, стараясь не стучать сапогами, вышел за Александром Семеновичем, натыкаясь на мебель и ругая себя в душе за малодушие. Однако и при обходе дома он не решался, как намеревался заранее, заглянуть во всякий закоулок, перебрать и прощупать каждую мелочь, осмотреть все до одного шкафа и укладки. Вместо того он покорно шел за лакеем, едва оглядывая барские покои, не замечая и половины вещей в них. Мелькали перед глазами зеркала, картины, диваны, бронзовые подсвечники и вышитые бархатные скатерти на столах, а Буров и не думал задержать где-либо идущего впереди Александра Семеновича, хмуро и брезгливо выполнявшего возложенное на него поручение.

Конечно, Буров покупал не дом и не обстановку в нем — в его глазах это были лишь второстепенные и малоценные добавления к девятистам десятинам отличнейшей земли, предмету его давнишних вожделений. Там — в великолепном острове мачтового леса, в рощах молодой сосны, в березниках, поемных лугах и на полях — он давно и досконально знал всякое дерево, каждый клочок покоса, любую плешину в лесу, как не знал их ни один прежний владелец Первина! Вдоль и поперек исходил он все имение, подолгу задерживаясь возле необъятных стволов сосен, в прохладной сени берез, оглядывая цветистые луга с аршинной травой и прикидывая — сколько можно извлечь из всей этой благодати барышей, если взяться за дело по-хозяйски…

Словом, Николай Егорыч не боялся прогадать, даже если бы дом и все в нем оказалось рухлядью.