Избранное - [48]

В сущности, только теперь, спустя почти два месяца после покупки, Буров решил как следует осмотреть весь дом и проверить мебель по спискам, составленным еще самой генеральшей. Побудило его к этому дошедшее до него достоверное известие, что Илья Прохорыч, временно оставленный в прежней должности, вывез ночью к себе в деревню две подводы, груженные всяким добром.

Буров вынул из кармана несколько листов, исписанных острым, дрожащим почерком. При первом беглом ознакомлении с ними он пришел в недоумение: содержание их никак не могло помочь выяснить, что же именно приобретено. «Комната тети Мисс, прежний будуар, секретер Никола, дозадо, козетка, пуф…» Буров со злостью и презрением швырнул всю эту тарабарщину на стол… Уж эти так называемые «русские люди»! Они менее понятны, чем любой немец, каких немало насажали окрестные помещики управлять своими винокуренными заводиками и выколачивать доходы из захиревших экономий. Привычки и обиход старых бар словно пропасть выкопали между ними и мужиком!

И Бурову снова вспомнился тот незабываемый день, когда он, прежний лапотник, сделался владельцем барского поместья. Сколько раз за те долгие часы, что тянулись переговоры, переходил он от надежды к отчаянию, улещал и с досады плевался, хватался за картуз, грозя сейчас же уехать, урезонивал, просил, божился и до хрипоты доказывал, что запущенное имение гроша не стоит и берет он его лишь так, чуть не из уважения и чтобы выручить свою прежнюю барыню.

Первоначальное намерение генеральши получить с него двести тысяч он воспринял как покушение на его карман и желание пустить по миру. Он предложил половину. Это сразу восстановило против него Александра Семеновича, служившего посредником между ним и Еленой Андреевной. Вломившийся в амбицию лакей стал неожиданно держать сторону своей барыни, упрямо и последовательно отстаивая ее интересы. Эта измена выводила Бурова из себя. Не подействовали ни упреки в неблагодарности, ни новые посулы. Тяжело дыша, лакей грузно ходил взад и вперед между спальней генеральши и буфетной, где сидел Буров, перенося ответы и новые предложения сторон. Чуть не плача, уговаривал он свою барыню не уступать потерявшему совесть и крест грабителю мужику, умолял распорядиться выгнать его взашей. Чего только не наслушался от него в этот день Николай Егорыч!

Однако под вечер он таки заездил стариков — они сделались податливее. Буров к первой предложенной им цене прибавил лишь двадцать тысяч, взяв на себя купчую да еще мелкие долги по имению, вроде не выплаченного за три месяца жалованья кое-кому из дворни и трехрублевой пенсии бывшей наложнице генерала, слепой Глаше, уже более столетия проживавшей на усадьбе.

Елена Андреевна не особенно настаивала на назначенной ею подесятинной цене земли, но проявляла необычайное упорство касательно стоимости того, что было дорого ей по личным воспоминаниям: парка, оранжереи, мебели покойного супруга…

Исход сделки, как и предвидел Буров, решил задаток. Когда Николай Егорыч, первоначально дававший лишь десять тысяч наличными, постепенно довел его размер до пятидесяти и стал совать Александру Семеновичу плотные пачки новеньких бумажек с изображением пышной Екатерины, генеральша, узнав об этом, перекрестилась, обреченно махнула рукой и велела писать расписку. По ее распоряжению Александр несколько раз пересчитывал деньги перед изнывавшим от нетерпения и беспокойства Буровым — как бы старуха вдруг не попятилась — и лишь после того передал ему расписку, лист с дворянским гербом под короной в левом верхнем углу, подписанный «вдовой генерала от артиллерии Еленой Майской». Бережно сложив бумажку дрожащими руками и спрятав в опустошенный бумажник, Николай Егорыч бросился, красный как из бани, осипший от споров, к своей лошади, простоявшей весь день нераспряженной посреди двора, и погнал в город выполнять формальности.

Охватившую его радость по поводу совершенной сделки несколько омрачало сожаление, что на последнем этапе переговоров он, встревоженный упорством генеральши и желая покончить с торгом, накинул разом десять тысяч. Хватило бы и пяти, тогда имение досталось бы ему за сто пятнадцать тысяч. Разумеется, он уже не вспоминал, как, едучи сюда утром, твердо решил заплатить за имение, если генеральша окажется очень несговорчивой, до ста семидесяти пяти тысяч рублей.

Что произошло после его отъезда на усадьбе и как совершилось расставание с ней генеральши, Буров, конечно, знал только понаслышке, не очень, впрочем, этим и интересовался. Ему передавали, что Елена Андреевна приказала было распределить между слугами и крестьянами ближней деревни пять тысяч рублей — пусть вечно помнят свою барыню! — и даже поплакала, умиляясь собственной щедрости. Затем, правда, одумалась, стала сокращать свой дар, так что в конце концов все свелось к четвертным билетам, врученным садовнику Николаю, кучеру Федору, Степаниде и Наталье, горничной из дворовых, весь век убиравшей за Еленой Андреевной. Остальным было роздано по десяти рублей. Александру Семеновичу генеральша лично вручила сотню.

Вскоре после продажи имения генеральше в последний раз подали уже не принадлежавшую ей коляску и усадили в нее с обычным церемониалом. Так же, как и всегда, уселся на козлы рядом с кучером Александр Семенович, а Степанида — на банкетку, чтобы поддерживать свою госпожу. Провожала ее порядочная толпа — пришло проститься немало деревенских из Кудашева. Проводы вышли молчаливыми, хотя не обошлось без бабьих слез и причитаний. Мужики стояли мрачные. Если и не видели они особого добра от генеральши, то и вреда она им не причиняла, за долгие годы к соседству со старой барыней привыкли, к плутам приказчикам применились, и появление нового хозяина заботило: каково-то будет жить рядом с вылезшим в баре своим братом, прижимистым мужиком?