Избранное - [50]
«Слава тебе, господи, — гроза, должно, миновала», — подумал он, решив, что старанием усыпил подозрения Бурова и тот уже не станет доискиваться, если и обнаружит исчезновение какой-нибудь мелочи. Однако поседевший в плутнях приказчик плоховато разбирался в людях. Да и долголетнее безнаказанное объегоривание доверчивой барыни внушило ему преувеличенное представление о своей сметливости.
Стемнело. Увлекшийся Буров не захотел отложить составление описи до следующего дня — теперь он чувствовал себя в доме, как на площадке со скотом в хорошую ярмарку, когда барыши точно сами лезут в карман, и легко дышал затхлым, холодным воздухом нетопленого дома, так поразившим его вначале. Илья Прохорыч принес лампу. Следом за ним пришла Танюша, молодая, большеглазая, ладная солдатка, служившая скотницей при генеральше и произведенная новым хозяином в стряпухи и сторожихи облюбованного им для себя каменного флигеля, называвшегося по старинке девичьей. Танюша пришла сказать, что ужин остывает. Буров с весело блестевшими глазами, потирая в радостном возбуждении руки, приступал к осмотру «сундучной».
— А ты не давай остыть-то, не давай! — игриво подмигнул Николай Егорыч пристально и мягко глядевшей на него бабе, входя боком в узкую дверь кладовой, устроенной под лестницей и тесно уставленной ящиками, коробами и корзинами всевозможных размеров. — На то ты и повариха! А графин на холод вынеси, не забудь, так-то вот! Ну-ка, Прохорыч, давай в коврах да занавесках пороемся, авось не все моль поела, что-нибудь и нам, сиротам, оставила, хе-хе! Ишь ты, сколько тут всяких укладок наставлено — небось сто лет копили, мужички наработали! А теперь вот все мужику и вернулось, — рассмеялся он раскатистым смехом. Самодовольство так и выпирало из Николая Егорыча, он едва не захлебывался от восторга и говорил без умолку. — А пыль-то, пыль-то какая, прости господи… Эге, а это что? Вот диво — на сундуке-то ни пылинки… Чудно…
Илья Прохорыч суетливо и бестолково завозился с ремнями какого-то допотопного баула: сердце приказчика зашлось под загоревшимся взглядом сразу насупившегося и смолкшего хозяина.
Николай сидел на краю выложенной кирпичом ямы перед топкой борова и смотрел на слабо мерцавшие за дверцей языки пламени, перебегавшего по плохо занимавшимся, шипевшим дровам. В красноватых отсветах огня дряблое лицо старика казалось неживым. Он зябко ежился, поправляя накинутый на плечи вытертый нагольный полушубок.
На дворе смерклось, и цветочная потонула в потемках. В ней стоял сильный запах сырой холодной земли. В дальнем углу мерно и громко падали на ящик или доску капли, будто отсчитывали время — это дотаивал лежавший кое-где на рамах снег, и вода сочилась сквозь щели.
Николай и вправду был едва жив, не хватало сил встать и надеть шубу в рукава. Как пришел сюда с час назад с вязанкой хвороста, так и опустился тут, и все сидел, никак не мог набраться духу, чтобы взять кочергу и помешать в печке. С самого наступления холодов старый садовник не имел ни минуты отдыха, так как взялся за непосильную работу.
Ему и прежде, при генеральше, бывало нелегко добиться необходимого для его хозяйства. Теперь же, с наступившим по ее отъезде междуцарствием, стало вовсе невозможно получить и самое нужное. Илья Прохорыч да и все, к кому он обращался, отмахивались от него.
Николай настойчиво требовал, чтобы к оранжерее, не мешкая, подвезли дров.
— Не запасли! Мое какое дело… Врете все небось — как это, чтобы в барском имении дров к зиме не было? Сами отапливаетесь, а моим цветам пропадать? Понятия в вас нет — морозы подошли! Долго ли все загубить? Растения есть нежные, им никак нельзя, чтобы меньше пяти градусов тепла держать. А в ответе кто будет, с кого спросят?
Видя, что ему не отвязаться от назойливого старика, Илья Прохорыч дал знать Бурову, что для оранжереи требуется на первый случай пять сажен дров, и спрашивал, где их заготавливать. Николай Егорыч находился в то время безотлучно в городе, по горло занятый сдачей крупной партии кож для армии. Выполнение контракта не ладилось, и Буров, раздраженный несговорчивостью приемщика, крепко выругал подвернувшегося под горячую руку посланца и велел вперед по пустякам лошадь в город не гонять и дров на всякие дурацкие барские затеи и полена не давать.
— Ну и пусть все пропадом пропадет! — вскипел Николай, узнав про отказ, и ушел из конторы, хлопнув дверью. Часа два пролежал он после того на койке в своей каморке, отгороженной за печкой людской кухни. Как ни обдумывал старик положение, как ни убеждал себя, вздыхая и бормоча, что его хата с краю, оставить цветочную на произвол судьбы оказалось для него невозможным. Мысль о гибели выращиваемых им всю жизнь цветов и растений, огромных агав, находившихся уже более полувека на его попечении, всего этого дорогого для него живого мирка, была невыносима. Но что мог он, хилый семидесятипятилетний старик, сделать, чтобы защитить своих изнеженных питомцев от мороза, неумолимо проникавшего сквозь зыбкую преграду из стекол и тоненьких щитов? Помаявшись и повздыхав, Николай поднялся и побрел к своим обреченным цветам, смутно надеясь найти выход.
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
Командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири во время Гражданской войны в России генерал Уильям Грейвс в своих воспоминаниях описывает обстоятельства и причины, которые заставили президента Соединенных Штатов Вильсона присоединиться к решению стран Антанты об интервенции, а также причины, которые, по его мнению, привели к ее провалу. В книге приводится множество примеров действий Англии, Франции и Японии, доказывающих, что реальные поступки этих держав су щественно расходились с заявленными целями, а также примеры, раскрывающие роль Госдепартамента и Красного Креста США во время пребывания американских войск в Сибири.
Ларри Кинг, ведущий ток-шоу на канале CNN, за свою жизнь взял более 40 000 интервью. Гостями его шоу были самые известные люди планеты: президенты и конгрессмены, дипломаты и военные, спортсмены, актеры и религиозные деятели. И впервые он подробно рассказывает о своей удивительной жизни: о том, как Ларри Зайгер из Бруклина, сын еврейских эмигрантов, стал Ларри Кингом, «королем репортажа»; о людях, с которыми встречался в эфире; о событиях, которые изменили мир. Для широкого круга читателей.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.