Избранное - [52]
— До чего… до чего же… — дрожащим, пререкающимся голосом заговорил он снова, — жалко всего этого: всякий цветок тут, всякое растение мне что дитя родное… Эх! Пропадет без меня все.
Николай отвернулся к огню. По морщинистым щекам текли обильные стариковские слезы. Костя сидел притихший и растроганный.
— Все же таки и барыня маленько неладно сделали, — продолжал Николай, — я прямо скажу, хоть и грех мне судить их… Как это так, уехали и распоряжения никакого не оставили? Написать бы ей в Питер, да писать вот не вижу теперь…
— Она, дедушка, что теперь сделает, все не ейное стало — продано…
— Слыхал я про это, знаю, — досадливо перебил его Николай. — А все же насчет оранжереи могли бы приказать. Вот, поди, теперь — никому не нужно! Не то что дров — и лошади не допросишься. Я ведь много не натаскаю — силы мои какие стали!
— Ты бы, дедушка, сходил сам к новому хозяину, объяснил бы.
— Это к Бурову, сыну Егорки-пропойцы, что ли? Тьфу! Прости господи, пролез в баре, в господской вотчине хозяйничает… Только не к добру это, Костя, помяни мое слово. Мужику не придется долго гулять — спихнут его все одно баре… Так что ж? Может, и вправду сходить к Миколаю, да где его сыщешь?
— Он нонче здесь приехавши, — торопливо объяснил Костя, — весь день из барского дома не выходил. С Ильей Прохорычем они, — добавил он, понизив голос, — ему и комнаты приготовлены, на птичной двух петухов зарезали…
— Неужто он в генеральшины покои жить заберется? — всплеснул руками Николай: не укладывалось в голове старого дворового, что наследственная вотчина его господ перешла в мужицкие руки.
— Не, дедушка, флигель натопили, девичью…
— То-то… Так что ж, я и впрямь пойду. — Николай поднялся и стал кряхтя надевать шубу.
— Сходи, сходи, деда, ничего тебе не будет, для его ведь пользы. Вот так… — Костя помог Николаю одеться и подняться из ямы. — Где тут трубу закрыть? Печка вытопилась. Я тебя сперва поужинать сведу, а там сходишь. Я б тебе, дедуся, дрова кажинный день пособлял таскать, да не дает приказчик с гумна отлучиться: я веялку верчу… Поздно уже, Николай Егорыч, верно, с Илюхой покончил, — усмехнулся мальчик. — Как-то пришлось ему отвертеться? — О проделках приказчика все обитатели Первина были хорошо осведомлены.
Слева, за парком, в оголенных вершинах лип блестел месяц. Свет его застили медленно плывшие облака, и все вокруг тонуло в холодном сумраке. Где-то недалеко настойчиво и однообразно ухал филин. Костя шел за еле плетущимся Николаем и мучился неумением сказать что-нибудь ласковое и утешительное старику.
В стороне затемнела громада заколоченного дома, тени вокруг него были непроницаемо черными. Миновав его, они пошли двором к низкому и длинному, еле видному в потемках зданию с двумя тускло светившимися окошками. За ними находилась та самая людская или черная кухня, в которой старый садовник жил, ел и спал более полустолетия.
Через эти подслеповатые окна с толстыми переплетами рам и крошечными стеклами никогда не проникал яркий свет дня. Точно так же и прожитую в ней жизнь Николая никогда не согрел и не осветил ни один трепетный, радужный луч светлого человеческого счастья.
Рано овдовев — он женился по приказанию помещика, — Николай остался на всю жизнь вдовцом, детей у него не было. Лет с тридцати он привык скрашивать свои редкие досуги водкой. Пил Николай всегда в одиночестве и очень редко напивался. Молча и не спеша тянул он одну чарку за другой, пока не начинала кружиться вокруг него каморка с ее убогой обстановкой: железной хромой кроватью, столом на козлах, табуреткой и осколком зеркала, воткнутым в паз стены с висящим захватанным полотенцем. Тогда он, пошатываясь, вставал из-за стола и тотчас валился на постель.
Лишь на своей работе, за любимым делом, всегда хмурый и молчаливый Николай веселел и даже бывал словоохотливым, если находилось кому рассказать о своих питомцах.
Тут настежь, точно от удара ногой, распахнулась дверь девичьей, стоявшей наискосок от кухни. Через темный двор легла полоска света. Послышались возня, топот ног и громкая грубая брань. В дверном проеме показалось два человека. Один из них полетел кувырком со ступеней крыльца.
— Привык бар своих обкрадывать, прохвост! — гремел гневный голос Бурова. — Да хоть изваляйся в ногах, не прощу, на что мне воры! Чтобы через час духу твоего не было на усадьбе… А коли завтра к утру сундуков с чехлами для небели и портьерами не возвратишь — пеняй на себя — в остроге сгною! Помни, сукин сын, я ведь не барин и за свое добро душу из тебя выну! Оно мне не даром досталось, каждую копейку своим хребтом добывал! — Буров задыхался от злобы. — Ступай, — заревел он, — не то в кровь изобью…
Дверь с треском захлопнулась. Двор снова погрузился в темноту. Стало слышно, что кто-то стонет и всхлипывает. Возле Николая зачернела какая-то фигура.
— Ты, что ли, Илья Прохорыч?
Приказчик тяжело дышал и не отозвался.
— Хорошо, что тебя встренул, жалиться иду насчет дров. Тебе же хуже будет, коль узнает…
— Жалиться? Кому? — бессвязно промычал приказчик. — Ступай, пожалуй. Он меня, озорник, в грудь как пнул, я на ногах не устоял. Кулачищами в морду так и лезет. Из тебя он сразу дух вышибет… — Илья схватился за голову. — Эх, пропал я из-за грошового дела… Да не я один, все теперь пропадете… Тут ныне такой паук засел — он кровь со всей волости высосет. Ох, господи, куда деваться, что начать? Пропал Илюха.
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
Командующий американским экспедиционным корпусом в Сибири во время Гражданской войны в России генерал Уильям Грейвс в своих воспоминаниях описывает обстоятельства и причины, которые заставили президента Соединенных Штатов Вильсона присоединиться к решению стран Антанты об интервенции, а также причины, которые, по его мнению, привели к ее провалу. В книге приводится множество примеров действий Англии, Франции и Японии, доказывающих, что реальные поступки этих держав су щественно расходились с заявленными целями, а также примеры, раскрывающие роль Госдепартамента и Красного Креста США во время пребывания американских войск в Сибири.
Ларри Кинг, ведущий ток-шоу на канале CNN, за свою жизнь взял более 40 000 интервью. Гостями его шоу были самые известные люди планеты: президенты и конгрессмены, дипломаты и военные, спортсмены, актеры и религиозные деятели. И впервые он подробно рассказывает о своей удивительной жизни: о том, как Ларри Зайгер из Бруклина, сын еврейских эмигрантов, стал Ларри Кингом, «королем репортажа»; о людях, с которыми встречался в эфире; о событиях, которые изменили мир. Для широкого круга читателей.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.