Избранное - [43]
Под вечер сделалось душно. В отдалении нерешительно, слабо погромыхивало, так что по-настоящему нельзя было определить — гром ли это или просто проехала по мосту за парком телега. Над усадьбой сияло чистое небо, и косые лучи солнца грели жарко. Генеральша сидела в тени на ближайшей к дому скамейке в парке, где в хорошую погоду обычно принимались все доклады по имению.
Против нее стояла Степанида в беленькой кофте и с непокрытой головой, гладко, по-старушечьи аккуратно причесанной. Она держала руки скромно сложенными на животе, но то и дело разнимала их, помогая речи. Лицо ее, вялое и одутловатое, оживляли возбужденно блестевшие глазки. Барыня слушала внимательно.
— И вот, ваше высокопревосходительство, дверь-то в омшаник толкнули, а ее точно кто изнутри держит. Никанор тут был — тот, что у нас летось огороды сторожил, — он это серьезно так крикнул: «Полно тебе прятаться, лучше выдь сама и повинись. Ишь, не пущает!» А там — тихо, ничто не шевельнется. Понажали на дверь покрепче — все навалились. Тут бабка Агафья первая и увидела веревку — натянувши, дверь сверху и держит. Старуха и заблажила — догадалась… От двери все как шарахнутся, бабкин крик напугал… Да и предчувствие, я так думаю, у всех, барыня, было.
Генеральша взглянула на горничную.
— Виновата, ваше высокопревосходительство.
Рассказчица сделала паузу.
— Да. Ну так вот. Дверь тут сама и затворилась снова, точно ее кто оттуда пихнул… Что тут все страху натерпелись!
Степанида поежилась и провела рукой по сухим губам.
— Ну, ну?
— Тут, ваше высокопревосходительство, мужики подошли — сосед ихний Колесов да Онисим из Сосенок, Ольгин дядя, еще кто-то. Случился тут и Колобов Сергей Архипыч, тот, что в Питере к нам приходил. Этот не побоялся: приотворил дверь и в омшаник, значит, проскользнул. Ждут все — что будет. Вот Колобов и говорит: «В петле баба, уже холодная! Идите-ка, помогите снять». Зашли, значит, оглядываются, робко всем стало. Бабы, известное дело, заголосили, которая обмерла без чувств. Ольга эта, ваше высокопревосходительство, через перевод вожжи перекинула да петлю на шею себе и накинула. А низко там, непременно на земле давилась — как только духу хватило… Пошли тут разговоры, кто что скажет. Серега этот как отрубит: «Вот они, деревенские порядки, — люди от них давятся, а отвечать некому. Все темнота наша да нужда!»
Степанида помолчала.
— Стали это в омшаник по одному проходить — тесно, да и не видать со свету. Потом уж разглядели: покойница возле двери на коленях в навозе стоит, голова свесилась набок и руки точно по соломе шарят. Узлы-то растянулись, вот она и свисла. Закоченелая вся.
— Ах, какой ужас! Как страшно! — вдруг тоненько вскрикнула, всплеснув руками, генеральша. — Какие ты мне вещи рассказываешь…
— Да вы, ваше высокопревосходительство, — стала оправдываться Степанида, — как я вам про деревенские дела докладывала и про солдатку у Зададаевых сказала, сами приказали разузнать как следует и вам сообщить…
— Ну, я, может, вовсе не это хотела знать… Ах, жутко как! — Генеральша зябко запахнула полы пелеринки. — Подумать только, какое место для смерти выбрала — брр!.. И что же — сообщили в волость?
— Побежали за старостой, и урядник как раз в Кудашеве приключился, — с готовностью возобновила Степанида свой рассказ. — Да. Ну вот Лещов это пришел, обсмотрел все, что гончая хорошая, обнюхал и распорядился снимать с петли. Кто-то было за нож взялся, да старик Зададаев не дал: подошел, удавленницу под мышки приподнял: «Развязывайте, говорит, чего добро портить — пригодятся вожжи!» В те поры наша горничная Саша к матери на выселки бегала — так она поспела, видела, как Ольгу из петли вынимали. — Степанида снова помолчала. — С лица она, ваше высокопревосходительство, вся посинела, платочек, значит, на ней был, назад съехал… И глаза не закрыты, помутнели. Да… В избу не понесли, на мосту оставили под дерюжкой — под образа ведь не положишь. Дадут ли еще похоронить такую? Небось так закопают. Да… А всего, может, через какой час или два муж Ольгин Василий с войны заявился — без ноги, привезли его. Про жену он уже знал — по дороге кто-то сказал. В избу вошел — слова никому не сказал, только с лица потемнел весь, на лавку сел, охватил голову руками и затих. Мать к нему подступается: «Васек, что ж ты на отца с матерью взглянуть не хочешь? Что теперь делать, раз такой грех вышел? Не горюй, сынок, она тебе все равно не жена была, не рожала… Хозяйство наше справное, к зиме снова тебя оженим…» Тут Василий-то как вскинется, как закричит, на мать-то: «Кому я с одной ногой нужен? Ольга-то завсегда бы при мне осталась. Заели вы ее тут, житья не давали… Это она от тебя, мать, голову в петлю сунула». Ну та и оправдываться: «Не из-за меня, мол, а через свой грех…»
— Что за грех, какой грех? — недопоняла генеральша.
— Уж не знаю, рассказывать ли вам, ваше высокопревосходительство? Ольга эта, как мужа угнали, с мужиком одним сошлась, господ Балинских садовником Андреем…
— Ах, боже мой! Это же ужасно: настоящий адюльтер. Самоубийство из-за измены, да это как в романе! Непременно напишу кузине.
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
Александр Ковинька — один из старейших писателей-юмористов Украины. В своем творчестве А. Ковинька продолжает традиции замечательного украинского сатирика Остапа Вишни. Главная тема повестей и рассказов писателя — украинское село в дореволюционном прошлом и настоящем. Автор широко пользуется богатым народным юмором, то доброжелательным и снисходительным, то лукавым, то насмешливым, то беспощадно злым, уничтожающим своей иронией. Его живое и веселое слово бичует прежде всего тех, кто мешает жить и работать, — нерадивых хозяйственников, расхитителей, бюрократов, лодырей и хапуг, а также религиозные суеверия и невежество. Высмеивая недостатки, встречающиеся в быту, А. Ковинька с доброй улыбкой пишет о положительных явлениях в нашей действительности, о хороших советских людях.
Авторы обратились к личности экс-президента Ирака Саддама Хусейна не случайно. Подобно другому видному деятелю арабского мира — египетскому президенту Гамалю Абдель Насеру, он бросил вызов Соединенным Штатам. Но если Насер — это уже история, хотя и близкая, то Хусейн — неотъемлемая фигура современной политической истории, один из стратегов XX века. Перед читателем Саддам предстанет как человек, стремящийся к власти, находящийся на вершине власти и потерявший её. Вы узнаете о неизвестных и малоизвестных моментах его биографии, о методах руководства, характере, личной жизни.
Борис Савинков — российский политический деятель, революционер, террорист, один из руководителей «Боевой организации» партии эсеров. Участник Белого движения, писатель. В результате разработанной ОГПУ уникальной операции «Синдикат-2» был завлечен на территорию СССР и арестован. Настоящее издание содержит материалы уголовного дела по обвинению Б. Савинкова в совершении целого ряда тяжких преступлений против Советской власти. На суде Б. Савинков признал свою вину и поражение в борьбе против существующего строя.
18+. В некоторых эссе цикла — есть обсценная лексика.«Когда я — Андрей Ангелов, — учился в 6 «Б» классе, то к нам в школу пришла Лошадь» (с).
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.
Патрис Лумумба стоял у истоков конголезской независимости. Больше того — он превратился в символ этой неподдельной и неурезанной независимости. Не будем забывать и то обстоятельство, что мир уже привык к выдающимся политикам Запада. Новая же Африка только начала выдвигать незаурядных государственных деятелей. Лумумба в отличие от многих африканских лидеров, получивших воспитание и образование в столицах колониальных держав, жил, учился и сложился как руководитель национально-освободительного движения в родном Конго, вотчине Бельгии, наиболее меркантильной из меркантильных буржуазных стран Запада.