Избранное - [219]

Я прошел уже, может быть, около двух десятков километров, таких однообразных, что временами казалось, будто я бреду все по одному месту, между тем я шел все тем же ровным шагом, даже перестал ощущать тяжесть лодки, сделавшуюся привычной. Иногда веревка вдруг больно напоминала о ней — лямка врезалась в плечо, хоть я и обмотал ее рукавом от драной телогрейки. Переместив машинально бечевку с натруженного места, я продолжал думать о насущном: как-то задастся промысел на озерах, известных мне лишь понаслышке, скоро ли добреду до подходящего места с кустарником или леском, где бы устроить ночлег, и как там — цела ли давно заброшенная охотничья избушка, которую я надеялся разыскать, чтобы не жить в шалаше?

Вдруг я почувствовал, что ничего за собой не тяну, а волочится сзади оборванная бечева.

Не сразу уразумел я громадность надвинувшейся катастрофы и, еще не особенно тревожась, бросился назад к лодке, уже утратившей инерцию движения и чуть покачивавшейся на месте, невдалеке от берега, на струе, которая должна была сейчас ее подхватить и, увлечь за собой. Шаг, другой по воде — и я оказался по колено в реке, а до ветки оставалось не меньше шести-семи метров, и, чтобы достать ее, мне надо было погрузиться по шею, может быть поплыть…

Было немыслимо очутиться потом в мокрой одежде на голом берегу, где не было ни дровинки, и я выскочил на песок, лихорадочно соображая — как спасти лодку? Будь у меня шест, я мог бы достать ее с мелкого места, а у меня и топора при себе не было: он в ветке вместе с остальным скарбом, сейчас мне представившимся бесценным, как собственная жизнь. И все это уже находилось во власти реки: течение вот-вот отобьет лодку от берега, потащит на перекат, который я недавно миновал, менее чем в полукилометре от меня. Там тоненькое, как картон, днище пробьют камни, и тогда — прощай мои сокровища!

Я побежал вдоль берега, на ходу сбрасывая одежду, выглядывая сушину или жердь на голой отмели и в соседних кустах, не спуская глаз с ветки. Ее ровно несло течение, слегка покачивая и поворачивая в разные стороны: вот она встанет поперек струи, вот наскочит на корягу…

Мне пришлось присесть на камень, чтобы развязать ремешки на броднях и разуться, снять ватные брюки. Как я ни спешил, лодка успела порядочно уплыть, и я побежал что есть духу, ушибаясь о камни, чувствуя, как всего пронизывает холод. Полцарства за жердь! Эх, кабы спасти ружье и шкурки, пусть пропадает остальное… А двести капканов?

Я уже пробовал вырвать с корнем или заломить несколько деревцев с тонким и довольно длинным стволом, — но не тут-то было! — не хватало силы. Тогда я вприпрыжку побежал к реке, зашагал по ледяной воде, сводившей ноги, как клещами. Вот она дошла до бедер, выше, я уже стою в ней по пояс. Ветка проплывает в пяти метрах. Еще шаг, еще… нет, немыслимо броситься вплавь, и так перехватило дыхание, ноги и нижнюю часть туловища стянули ледяные тиски.

Лодка проплыла мимо, я снова на берегу, стою несколько секунд и смотрю на нее, словно всего важнее сейчас определить, что она не убыстряет хода и не задерживается, сплывает очень плавно. Даже не могу сообразить, что предпринять, и где-то в глубине сознания на миг возникает малодушное намерение отказаться от борьбы: потом будь что будет, лишь бы сейчас больше не лезть в реку! Обуюсь, оденусь и побреду обратно. При себе — ни одной спички, ближайшее село ниже острова, на котором я промышлял, и чтобы до него добраться, надо переправиться через Кас… на чем?

Верно, что отчаяние придает силы и решимости. Я побежал к брошенной телогрейке, надел ее и снова ринулся к кустам. Почти сразу мне удалось вырвать из земли осинку с кривым нескладным стволом метров семи в длину: она росла у самого берегового уступа и держалась не особенно крепко. Я обломил у нее лишние ветки, взвалил на плечо. До чего же тяжелой она показалась, пока я бежал метров полтораста, чтобы очутиться значительно ниже лодки. Дышал я как запаленная лошадь.

Выставив осинку перед собой, с трудом удерживая равновесие, я стал входить в воду, на этот раз с решимостью, которую уже ничто не могло сломить. Ступая осторожно и медленно, остерегаясь оступиться, я отошел метров на десять от берега, и вода подошла мне под мышки, но куртка помогла: одетому легче выдержать момент погружения в ледяную ванну. Пришлось немного ждать, стоя с поднятой над водой осинкой, так как я поторопился выйти навстречу лодке — уж очень боялся пропустить, зная твердо, что повторить эту попытку не смогу ни за что.

Когда ветка оказалась против меня, я, мягко и бережно, опустил на ее середину макушку деревца, стараясь, чтобы она сразу легла на оба борта: малейшее резкое и неловкое движение могло накренить посудинку, она бы зачерпнула воды и пошла ко дну. Когда я почувствовал, что конец моей нескладной жерди нашел опору, я стал, пятясь, выбираться на берег, увлекая ветку за собой. Она послушно следовала за мной, как на сворке. И когда мы оказались на мелком месте, я откинул осинку прочь и, не разбирая, куда ступаю, не чуя, как бью ноги об острые камни, стремительно бросился к ветке, ухватил ее за борт сначала одной рукой, потом двумя, развернул носом и, ликуя, вытолкнул на берег.