Избранное - [221]
Вообще же отношение к Толстому в среде, где я рос, — в кругах столичной интеллигенции, чуждой как радикализма, так и крайней монархической идеологии, — было, бесспорно, двойственным. Как величайшее достояние отечественной культуры принималось все его художественное наследие, и одновременно мало симпатизировали его проповеди опрощения, отрицанию наук, медицины и пр. Общие оценки сходились на завете Тургенева, со смертного своего одра призывавшего Толстого «вернуться к литературе», и чеховском неприятии его скептицизма по поводу медицины, образования, искусства и т. д. Разумеется, наживать богатство не очень хорошо, если это самоцель, но коли достаток приобретен честными трудами и не обращен в кумир, то, простите, граф, дурного в этом нет, поскольку богатеющий человек не становится мироедом и продолжает жить по совести. Словом, нет нужды для всеобщего счастья и благоденствия обряжаться в домотканые рубахи и обувать лапти, да и не один труд на хлебной ниве почтенен…
Традиции не позволяли отказываться от православных обычаев, но непопулярность духовенства в глазах интеллигенции — особенно петербургской — вела к тому, что критика Толстого приходилась по душе, пусть к ней не присоединялись открыто. Обмирщившаяся церковь, малоразвитый, отсталый клир, окончательно завершившийся переход его от роли посредника между народом и властью к безоговорочному подчинению и служению ее интересам, все это, начиная уже с тургеневских времен, если не раньше, вырыло пропасть между образованным сословием и церковнослужителями, считавшимися в лучшем случае обузой для народа и праздной корпорацией в империи. Если христианские добродетели и нравственность сохраняли свое значение и престиж, то не было уверенности, что их способны утверждать и распространять православные иерархи и священники, поэтому толстовская проповедь в этой области встречала признание. Как я упоминал, настольной книгой моего отца был «Круг чтения», и, предоставив матери воспитывать детей в соответствии с прежним укладом, он сам не ходил в церковь и все пополнял свою библиотеку книгами теософов и йогов, тогда широко читаемыми в Петербурге.
Но уже надвигались на Россию события, обусловившие не только полное и бесповоротное крушение ее старых устоев, но и заставившие русских — все население, все сословия, все состояния — заново переосмыслить доставшееся им от предшествующих поколений наследие, переоценить все ценности. Захлестнувшие мир вскоре после смерти Толстого — не прошло и полных четырех лет — кровопролитие и насилие вынудили искать среди обломков прошлых верований, идеалов и учений те осколки истины, те ростки правды, какие могли бы помочь выстоять и утвердиться. И если догмат о непротивлении злу насилием уже не находил почвы и отбрасывался, поскольку не сулил выхода, критика Толстым прежнего строя и порядков, всего уклада общества без особой натяжки привязывалась к происходящим событиям. Воистину прежние высшие сословия отжили свой век, выродились и по справедливости убраны со сцены… И пусть тот, кто не работает, ни на что не претендует… И да здравствует освобожденный крестьянский труд, пашня, принадлежащая только труженикам, как и осиновый кол, беспощадно вогнанный в могилу привилегий!
Вера в невозможность возвращения старых общественных язв и социального неравенства, упование на жизненность духовных и нравственных идеалов, составлявших основу прежнего христианского мировоззрения, помогали переносить тяжкие годы междоусобиц, братоубийственных раздоров, все испытания периода становления новых порядков. В те, самые первые годы революции мне приходилось встречаться с оставшимися в России детьми и внуками Толстого, бывать в Ясной Поляне, познакомиться с несколькими «толстовцами», от которых порой были не прочь отмежеваться некоторые его поклонники, да и сам Лев Николаевич! Именно тогда закладывались основы всенародного признания величия и значения Толстого; учреждались музеи, становилось наукой толстоведение, начиналась подготовка невиданного по масштабам фундаментального академического собрания его сочинений. Мне кажется, что именно в тот период, когда приобретенный опыт и необходимость вынуждали каждого ставить перед собой и честно разрешать острые вопросы совести и морали, произошло более или менее окончательное усвоение Россией Толстого: в горниле необычайно острых событий огранилось и закалилось навечно все неувядаемое и непреложное в его наследии, отсеялись не выдержавшие испытаний устаревшие или недостаточно обоснованные взгляды и утверждения. Если в проповеди Толстого далеко не все приемлемо для поколений, совершивших революцию, переживших две мировые войны, фашизм, то личность самого проповедника, человека, искавшего пути к правде, бичевавшего окружающее зло, продолжает импонировать нашему воображению. Мы, пожалуй, не знаем, что проповедовал в XV веке доминиканский монах Джироламо Савонарола да и чужды нам теперь его теократические идеалы, однако имя его не забыто, так как он восстал против зла и несправедливости.
Мы с благодарностью думаем о литературоведах, отечественных и зарубежных, изучающих творения Толстого, определяющих их значение в мире, влияние на последующее развитие человеческой мысли и нравственности, пишущих труды, помогающие нам лучше его познать. Но симпатии и вкусы, предпочтения рядового читателя не определяются этими выводами и оценками специалистов: у каждого из нас есть свой Толстой, та грань художника и мыслителя, какая более всех других близка нашему восприятию, сильнее остальных пленяет нас и волнует. Вспоминая любого художника — живописца, писателя, поэта или музыканта, мы непроизвольно, без раздумий воскрешаем в памяти ощущения и переживания, связанные с каким-нибудь его одним — бывает, незначительным — произведением. Так создан человек: при имени Бетховена он способен отчетливо и остро пережить грусть и щемящее чувство одиночества, порождаемые немудрой песенкой о сурке, и только потом спохватиться и вспомнить «Лунную сонату» или «Аппассионату»…
Олег Васильевич Волков — русский писатель, потомок старинного дворянского рода, проведший почти три десятилетия в сталинских лагерях по сфабрикованным обвинениям. В своей книге воспоминаний «Погружение во тьму» он рассказал о невыносимых условиях, в которых приходилось выживать, о судьбах людей, сгинувших в ГУЛАГе.Книга «Погружение во тьму» была удостоена Государственной премии Российской Федерации, Пушкинской премии Фонда Альфреда Тепфера и других наград.
Рассказы Олега Волкова о Москве – монолог человека, влюбленного в свой город, в его историю, в людей, которые создавали славу столице. Замоскворечье, Мясницкая, Пречистинка, Басманные улицы, ансамбли архитектора О.И. Бове, Красная Пресня… – в книге известного писателя XX века, в чьей биографии соединилась полярность эпох от России при Николае II, лихолетий революций и войн до социалистической стабильности и «перестройки», архитектура и история переплетены с судьбами царей и купцов, знаменитых дворянских фамилий и простых смертных… Иллюстрированное замечательными работами художников и редкими фотографиями, это издание станет подарком для всех, кому дорога история Москвы и Отечества.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Джон Нейхардт (1881–1973) — американский поэт и писатель, автор множества книг о коренных жителях Америки — индейцах.В 1930 году Нейхардт встретился с шаманом по имени Черный Лось. Черный Лось, будучи уже почти слепым, все же согласился подробно рассказать об удивительных визионерских эпизодах, которые преобразили его жизнь.Нейхардт был белым человеком, но ему повезло: индейцы сиу-оглала приняли его в свое племя и согласились, чтобы он стал своего рода посредником, передающим видения Черного Лося другим народам.
Аннотация от автораЭто только кажется, что на работе мы одни, а дома совершенно другие. То, чем мы занимаемся целыми днями — меняет нас кардинально, и самое страшное — незаметно.Работа в «желтой» прессе — не исключение. Сначала ты привыкаешь к цинизму и пошлости, потом они начинают выгрызать душу и мозг. И сколько бы ты не оправдывал себя тем что это бизнес, и ты просто зарабатываешь деньги, — все вранье и обман. Только чтобы понять это — тоже нужны и время, и мужество.Моя книжка — об этом. Пять лет руководить самой скандальной в стране газетой было интересно, но и страшно: на моих глазах некоторые коллеги превращались в неопознанных зверушек, и даже монстров, но большинство не выдерживали — уходили.
Эта книга воссоздает образ великого патриота России, выдающегося полководца, политика и общественного деятеля Михаила Дмитриевича Скобелева. На основе многолетнего изучения документов, исторической литературы автор выстраивает свою оригинальную концепцию личности легендарного «белого генерала».Научно достоверная по информации и в то же время лишенная «ученой» сухости изложения, книга В.Масальского станет прекрасным подарком всем, кто хочет знать историю своего Отечества.
В книге рассказывается о героических боевых делах матросов, старшин и офицеров экипажей советских подводных лодок, их дерзком, решительном и искусном использовании торпедного и минного оружия против немецко-фашистских кораблей и судов на Севере, Балтийском и Черном морях в годы Великой Отечественной войны. Сборник составляют фрагменты из книг выдающихся советских подводников — командиров подводных лодок Героев Советского Союза Грешилова М. В., Иосселиани Я. К., Старикова В. Г., Травкина И. В., Фисановича И.
Встретив незнакомый термин или желая детально разобраться в сути дела, обращайтесь за разъяснениями в сетевую энциклопедию токарного дела.Б.Ф. Данилов, «Рабочие умельцы»Б.Ф. Данилов, «Алмазы и люди».