Избранное - [217]

Припоминая свои эпизодические охоты с сеттерами, как И наблюдения за поиском немецких легавых, я убедился, что в спортивном отношении они все уступают пойнтерам, которых традиция недаром поставила впереди всех остальных легавых. Их прежде всего выделяет резвость: пешими выглядят по сравнению с ними прочие легаши; отличает их и понятливость, мягкость характера, облегчающие натаску, тонкое чутье. Встречаются, разумеется, наделенные исключительными охотничьими качествами представители других пород подружейных собак, а по добычливости охота с иными сеттерами и тем более курцхаарами может оказаться более прибыльной. Но в смысле спортивном и в эстетическом отношении — у пойнтера среди прочих легашей нет соперников!

1985

СЛУЧАЙ НА ПРОМЫСЛЕ

Мы подплывали к устью Каса. Я стал с особенным вниманием вглядываться в левый, очень памятный мне берег. Мне даже казалось, что я опознаю отдельные плоские его мыски, скопления камней и отмели, хотя это вряд ли возможно: на десятки километров тянется ровная прибрежная полоса, устланная крупной галькой, за ней неподалеку берег поднимается невысоким земляным уступом, покрытым тальниками, истерзанными льдинами и захламленными речными наносами, а дальше раскинулись луга с озерками и курьями, отороченными кустарником и ограниченными на горизонте темной опушкой тайги, Где тут отличить какую-нибудь отмель или полузамытую песком корягу, которым нет счету?

Именно по этому участку берега я брел много лет назад, отправляясь промышлять ондатру в пойменных озерах. Сентябрь — в тот год ласковый и сухой — я провел, неизменно сопутствуемый промысловым счастием, на пустынном острове в русле Енисея, и решил попытать его в новом месте, хотя сезон был на исходе, погода хмурилась и задул сивер — предвестник холодов и устойчивого ненастья. Однако мерещившаяся впереди возможность поискать удачи в нетронутых местах, заключить сезон десятком дней добычливой ловли пересиливала прочие соображения. Да и не тянуло возвращаться в село, где я жил тогда: когда доводится подолгу быть один на один с природой, общение с ней кажется наполненным особым смыслом и значением и жаль обрывать его.

Едва занялся день, намеченный для расставания с островом, меня так славно приютившим, я погрузил в долбленую, легонькую ветку свои пожитки, залил в очаге землянки тлеющие угли, которым не давал угаснуть около месяца, оттолкнулся веслом от берега и стал с великим бережением переправляться через рукав реки. Кто бывал на Енисее, знает, каково в крохотной утлой лодке, вдобавок осевшей в воду по самый краешек бортов, плыть, единоборствуя с могучим течением при помощи игрушечно-легкого двухперого весла! Нужный берег приближается — ох как медленно, всякое дуновение воздуха настораживает. Всего безопаснее охотнику пересекать Енисей в ранний рассветный час, когда тихо и менее всего вероятно, что настигнет порыв внезапно налетевшего ветра.

Благополучно достигнув берега, я стал готовиться к походу вверх по реке. Мне предстояло подняться на тридцать пять километров. К такой дороге готовиться надо тщательно: в далеком утомительном походе всего важнее не сбиваться с раз налаженного ритма движения — будь то гребля, отталкивание шестом, таежная трудная ходьба на лыжах или пешком. Мне предстояло впрячься в бурлацкую лямку.

Чтобы посудина послушно шла вдоль берега, не рыская и не становясь поперек струи, мало привязать бечеву, за которую тянешь ее против течения, точно в надлежащем месте, — много отступя от носа, но не близко от середины посудины, — надо еще и груз распределить равномерно: если отяжелить переднюю часть, ветка будет зарываться носом, если слишком осядет корма, она будет парусить.

Имущества у меня много, и, как увидите, очень ценного. Тут прежде всего ружье и припас к нему, выдаваемый промышленнику под обязательство сдачи пушнины; почти невесомые, но такие драгоценные пачки тщательно упакованных, просушенных, очищенных и расправленных шкурок ондатр, — то, что будет кормить меня часть года и — это не менее важно — утвердит мою славу добычливого охотника, которому отпускают в кредит муку и сахар, выдают добавочные лицензии на выдру и соболя, изредка премируют. Тючок с пушниной требовал особых попечений — его надо было прятать от воды, от шалого ветра! Укладывал я и груду капканов, мотки проволоки, котелок и чайник, рыбачьи сети, провизию, пялки для обработки шкурок, немыслимые куски брезента и обрывки оленьего меха, предназначенные оборонить от дождя и стужи, разные шилья, гвоздочки, дратву, паклю и прочий дрязг для всяких починок, — начиная от одежды и обуви до пробоин и течей в старенькой ветке; были тут и обязательная смена белья, простиранная и выполосканная в озерной водице, запасная кое-какая одежонка, портянки — всего не перечислишь! И все это — заношенное, латаное, ржавое, закопченное и лоснящееся от употребления, задубевшее и полинявшее от дождя, зноя и непогоды, со щербинками, вмятинами, трещинками, грубыми швами, прожженными и протертыми местами, — словом, со следами верного и дружественного служения человеку…

Сколь ни скудными могут показаться эти пожитки, они, в те поры, представляли более или менее все мое земное достояние. Дома, правда, висел на гвозде овчинный полушубок, стояли в углу катанки и камусовые лыжи, а на полке красовалось несколько тарелок и чашек, но именно в капканах, долбленке, снастях и приспособлениях заключались мои возможности промышлять и рыбачить, — то есть жить и дальше мериться с неподатливой судьбой, чуть оборачивая в свою пользу ее предначертания.