Избранное - [209]

Тяжелое и напряженное ожидание становилось с каждым днем невыносимее, безвыходность очевиднее. Про себя уже каждый знал, что в душе решил бесповоротно не противиться овладевшему влечению, и желал и страшился этого неизбежного исхода. Казалось, маленький дом над яром выставлен тревожным порывам раскаленного ветра, от которых некуда уйти.

И как-то Дмитрий, или ничего не замечавший, или не хотевший ничего замечать, объявил, что уезжает в район на десяток дней. В ту ночь Сергей Андреевич не сомкнул глаз. Таиска спала тревожно, то и дело просыпаясь с бьющимся сердцем. Геолог слышал, как на заре она проводила брата.

В этот день геолог вернулся домой только к вечеру. Он зажег лампу, облокотился на стол и замер. Бумаги и карты в беспорядке грудились перед ним. В доме было темно и тихо. Через распахнутые двери проникали дурманящие запахи июльской ночи, привядшего сена. Таиска показалась на минуту, чтобы собрать ужин, и сразу ушла.

Сергей Андреевич не слышал, как вошла Таиска, и вздрогнул, когда она мимоходом слегка провела рукой по его волосам. Потом, сев наискосок от него под лампу, девушка положила на стол руку, медленно вытянула ее в сторону Сергея Андреевича, еще медленнее повернула ладонью кверху и разжала пальцы.

Свет лампы падал на руку, и геолог различал каждую черточку на твердой ладони, нежные складочки кисти. Он с испугом посмотрел девушке в глаза. Абажур бросал тень на ее лицо, казавшееся бледным, и делал большие глаза еще больше и глубже: она замерла и не мигая на него смотрела.

Геолог порывисто взял лежащую на столе руку, потянул к себе и тут же опустился на пол и приник к ее коленям…

…Они лежали на узкой кровати, со сплетенными руками, с закрытыми глазами, и не видели, как красноватый луч зари проник через незанавешенное окно и неотвратимо пополз по стене, подбираясь к висевшему на стене планшету.

…Их счастье мрачила тень. Они могли жить, лишь упоенные настоящей минутой, не смея думать о будущем, страшась ворошить прошлое. Им надо было всякое мгновение обольщать себя, делать вид, что не предстоит никаких перемен. Чтобы не заглядывать вперед, они смотрели только друг на друга.

И когда им удавалось отгородиться от тревожных сомнений и внушить себе, что еще бесконечно далек близкий день, когда надо будет решать неразрешимое, они бывали счастливы.

Целыми днями бродили по тайге, забирались на самые высокие сопки. Перед лицом окружившего их безлюдия они чувствовали, что одни на свете, заполненном их любовью. Лесистые обрывы вдруг оживали от смеха и криков Таиски, будившей эхо лишь для того, чтобы дать выход своей неуемной радости. Родной лес стал приютом ее любви и сделался по-новому дорог и близок.

Лучше всего было на реке. Поднявшиеся стеной камыши отгораживали укромные отмели от всего мира, и они проводили там быстролетные часы, забывая обо всем на свете. Они вместе плавали, потом лежали на горячем песке, следили за высокими облачками в синем небе.

Но коротко лето на Севере. Все чаще случается облаку разрастись в тучу, полуденному ветерку не затихнуть, а пробежать глухим шумом по отяжелевшей листве, поднять первый ропот в густых кронах кедров.

Разомлевшие под солнцем камыши тускнели, начинали тревожно шелестеть и клониться к воде. Таиска и Сергей спешили одеться и покинуть отмель. Песок сразу делался холодным.

До чего тоскливо стонет лес! За рекой словно спрятались тысячи несчастных существ, которые жалуются и сетуют на все лады. Даже исполинские кедры над обрывом неспокойны — их черные кроны раскачиваются, сучья, сталкиваясь, глухо стучат и протяжно поскрипывают стволы. Дождь налетает шквалами и хлещет, хлещет…

Река — как труба, где дуют злые сквозняки. О берег часто и беспокойно бьет тяжелая зыбь, ветер свистит в поредевших приречных травах, треплет одеревеневшие стебли и жухлые, побуревшие листья камыша.

Таиска стоит, обхватив столбик крыльца, и смотрит на тучи, сплошь закрывшие небо: они нескончаемо движутся в разных направлениях, наползают со всех сторон, на ходу меняя очертания, теряя рваные клочья. Нижний слой туч повис над самыми деревьями, хмурый свет дня тонет в их серых пеленах, кругом смутно, темно, безотрадно… Что делать, боже мой, что делать?

Таиска давно замечает, что Сергей, только завидев ее, оживает, притворяется беззаботным.

— Таисенька, моя радость, ты пришла! — Он порывисто обнимает ее, прижимает к себе, но заполнившая его глаза нежность не может скрыть, что на дне их — отчаяние. И ей приходится отворачивать лицо, чтобы не выдать своего.

Над геологом нависли, как тучи, неприятности: одна за другой поступают радиограммы, на которые он не знает, что отвечать. Сезон на исходе, и его торопят, а у него так много недоделано.

Все это пугает Таиску. Ее измучили тягостные раздумья Сергея, и она старается вернуть его к работе, уводит в маршруты и помогает, чем может. Они надевают брезентовые плащи и рукавицы, берут необходимое снаряжение и в любое ненастье уходят в лес.

Чаще всего они выбирались из дома до рассвета и трудились весь день. Темнота нередко застигала их далеко от фактории. Тогда Таиска, знавшая все промысловые избушки вокруг, вела в одну из них. Эти ночевки в таежной глуши их еще больше роднили и сближали. Им случалось проводить несколько дней подряд в тайге, и тогда им казалось, что они всегда будут жить и работать бок о бок, не разлучаясь.