Избранное - [117]

Раз ей не дано права бывать там, где она хочет, ее замужество ничего не стоит. Она просто вырвет себе это право, ей нет дела до того, что скажут Виллем, Вендела или кто-нибудь еще. Никому, даже целому купеческому сословию, не позволит она командовать собой, как бы дорого ей это ни обошлось.

Так она и скажет Виллему, совершенно спокойно, не давая больше воли своему гневу.

По телу от испуга пробежала дрожь, как прежде, всколыхнулась душа. Никаких колебаний, она сделает по-своему. Пойдет ва-банк.

Виллема в обеденной зале уже не было. Торопливо, слегка побледнев от тяжести принятого решения, вышла она в коридор и увидела, как Барбара перед зеркалом Делает сама себе реверанс. Элеонора вступила в игру и в свою очередь присела в реверансе перед Барбарой.

— Госпоже Хонселарсдейк угодно повелеть своей горничной носить не иначе как шелковые или атласные юбки. — Еще раз присев в реверансе, Элеонора удалилась.

Нет, здесь еще не вздохнешь свободно, здесь у дверей воздух еще не тот, скорее прочь отсюда, без оглядки. Пока он занят беседой с каппадокийцем.

Наконец, наконец можно остановиться, посмотреть вокруг и глубоко вздохнуть.

Она стояла у перил высокого моста. Весна близилась к концу. Под ногами плескалась вода, над головою нежно шелестели листья вязов, молодая зелень отражалась в канале, солнечные блики играли в кронах деревьев.

Под деревьями, словно частокол, тесно жались друг к другу узкие домишки, темные, прохладные, кое-где испещренные солнечными зайчиками. Сквозь пролеты следующего моста виднелось продолжение канала, который в самом конце сворачивал вправо, показывая свой зеленый бок.

Разве этот зеленый бок — тоже канал? И вообще, что такое канал? Только вода? Или то пространство с крутыми замшелыми краями, которое вмещает ее? Или набережные под кронами деревьев, или пространство между стволами? Или все пространство между домами — большой канал? А может быть, и сами дома — его часть?

На эти вопросы был лишь один ответ: весь Амстердам — канал, даже церковные купола — канал, ничего тут больше и не придумать.

Элеонора заплакала от восторга, и слезы ее упали в воду.

«Это — обручение, — подумала она, — республика Венеция каждый год обручается с морем, почему бы и мне не обручиться с Амстердамом, если уж Амстердам — канал».

Из-под моста с глухим плеском выплыла груженная ярко-красными бочками зеленая барка. Управлял ею старик с обветренным лицом (в те времена такая работа заменяла морякам пенсию). Он уперся шестом в дно канала совсем близко от Элеоноры (она даже заметила, как что-то темное поднялось на поверхность вместе с пузырьками воздуха), затем оттолкнулся от шеста плечом, послал барку вперед и, подняв голову, увидел плачущую девушку.

— Эй, барышня, не желаешь ли прокатиться, развеселиться маленько! — крикнул он, приняв ее за матросскую подружку из какой-либо таверны Зедейка,[112] переживающую разлуку с милым; утром как раз ушел караван судов к острову Ява.

— А как я слезу на палубу? — спросила Элеонора сквозь слезы.

— Я причалю к набережной!

Старик, уже добравшийся до руля, слегка развернул его и направил барку к лестнице, уходившей под воду.

Элеонора сбежала с моста и оказалась у лестницы первой. Спустившись к самой воде, она дождалась барки, затем ухватилась за планшир и ловко прыгнула на борт. Старик был очень доволен.

Прямо по бочкам Элеонора прошла на ют.

— Можно мне к рулю?

— Если умеешь. — Он посмотрел на ее одежду и тотчас подумал: «Дорогая штучка».

— Куда нам надо?

— Я бы сказал, к повороту. Ты держи курс. — Опустив шест возле себя в воду, он стал продвигаться вперед.

Она села на румпель и стала править носком ноги, как это делали шкиперские жены. Глаза ее были на уровне мостовой и видели катящиеся с грохотом колеса и шаркающие башмаки пожилых людей. Элеонора была наравне с сапожниками в полуподвальных мастерских, наравне с кипами товаров, сложенных на улице и ожидающих подъема к темному квадратному люку, где их примет маленький человечек. Чем дальше они плыли, тем тесней становилось вокруг от великого множества лодок. Все эти суденышки загружали и разгружали, смолили и красили. Ни одна лодка не стояла просто так, ни один человек не сидел с удочкой и не поплевывал от безделья. Каждый трудился, а заодно насвистывал или пел. Крики лоточников гулко отдавались от стен домов. Судя по красному цвету лотков, продавцы расхваливали свежую клубнику.

Сверху ей кивали ветки вязов. Она скользила сквозь игру солнца и тени — солнца узких коридоров-улочек и тени домов. Тени были светлые, профессор Баченбраузер назвал бы их оттенками солнечного света.

Но вот старик махнул рукой вправо — дескать, лево руля! — а потом указал на темную арку, под которой им нужно было пройти.

Элеонору охватила сладкая дрожь: а вдруг этот старик — Харон и отвезет ее в подземное царство теней?

Разве не могут боги и сейчас еще порой инкогнито, как простые смертные, появляться среди людей? Она сама считала кое-кого божеством, сосланным на Землю, например собственного отца.

Она оттолкнулась кончиком носка, руль повернулся, и барка медленно скользнула в прохладную тьму.

Позади Элеоноры все погасло. Дневной свет чуть мерцал на влажных стенах туннеля. Из выкрошившихся швов свисали темные пряди мокрого мха. Воздух был промозглым и тяжелым. Вода струилась между стенами и бортами, и говор ее звучал глухо и зловеще. Впереди и сбоку от себя Элеонора увидела на воде чуть заметный след спокойно плывущей крысы; барка настигла ее, крыса нырнула и больше из воды не появилась.