Избранное - [119]

У дверей, взявшись уже за ручку, она вдруг остановилась, резко откинула голову, так что даже локоны на спине подпрыгнули, и обвела взглядом весь фасад. То ли хотела убедиться, не глядит ли кто из окна, то ли попыталась вообразить, что здание плывет на фоне облаков и вот-вот задавит ее, то ли просто решила подарить старику грациозный прощальный жест. Вероятно, и одно, и другое, и третье. Наверное, поступки рождает лишь совпадение трех и даже более причин.

Когда Элеонора вошла в просторный зал трактира, шум на мгновение смолк, казалось, даже табачный дым улетучился. Этот городской трактир служил клубом для видных амстердамцев, местом отдыха для приезжих из Северной Голландии, гостиницей для тех, что прибыли по реке Эй из отдаленных провинций уже после закрытия шлагбаумов и попадут в город лишь на следующее утро; сюда же забредали случайные путники и просто люди, желавшие ненадолго отвлечься от забот, — и ее появление здесь было сразу замечено. Молодая женщина, одна в кофейне, значит, распутная, или одинокая, или отчаянная, — словом, есть на что посмотреть, и вот вам Элеонора.

Но ей вовсе не хотелось, чтобы смотрели на нее, она сама желала смотреть, поэтому прошла по залу с невозмутимым спокойствием, тотчас остудив всеобщее любопытство, нашла укромный уголок возле окна и пристроилась там.

Оставалось только потихоньку привыкнуть к новой обстановке, потихоньку, хотя помещение скоро вновь наполнилось шумом.

Она шума не слышала, увлеченно глядя в окно. Синее поле с его серебряными бороздами рыхлили и возделывали покачивающиеся, забрызганные водой исполины, которые тем не менее казались легкими пушинками, танцующими в лучах света, так что весь мир окрест выглядел резвым и шаловливым.

Поскольку ей не были видны сходни и сваи, она могла вообразить себя на баке поднявшегося над морем корабля, корабля, идущего в страну пальм, рассекающего дали на пути в страну пальм, все более широкие дали. Уже первая даль — какая же она огромная и светлая, а там, за нею, еще и еще. Элеонора могла теперь легко представить себе, что есть моряки, для которых каждый увиденный ими берег — пятно, загрязняющее горизонт.

Довольно долго глядела она на светлую воду, испытывая могучее, страстное желание прогуляться по амстердамскому полю.

А пока она так глядела, гвалт вокруг нее мало-помалу стал расслаиваться. Прежде всего выделились две компании, чьи оживленные беседы были особенно громкими. Каждая занимала отдельный круглый стол, на котором стояла посуда для вина и лежали курительные принадлежности.

Элеонора также обратила на этих людей внимание и Услышала обрывки их разговоров. Услышать разговоры было нетрудно, ибо люди успели порядком выпить и уже не старались приглушить свои голоса. Одна компания Рассуждала об отправке кораблей, о стоимости акций, Деятельности акционерных обществ и прибыльном помещении капитала; другая — о реях и лебедках, о якорных стоянках у Молуккских островов и плаванье вокруг мыса Горн.

Чем дольше Элеонора наблюдала за ними, тем яснее становилось ей, что эти две группы различны во всем — в одежде и манерах, в речи и внешнем облике, в жестах и взглядах.

У мужчин за дальним столом одежда была темных тонов, прямого покроя, наглухо застегнутая, чопорность которой оживляла лишь оторочка из белых кружев, — одежда, подходящая для рослых людей. Взгляды их были медлительны, будто всё, что они желали рассмотреть, само собою не спеша появлялось прямо перед глазами. Когда же взгляд наталкивался на что-то предметное, реальное, он становился вопросительным и словно бы случайным. Руки их были столь же длинными, как тела, пригодными для жестикуляции или разве что для того, чтобы надежно держать перо, ведь писание, по сути, та же жестикуляция. Голоса их были звонкими, протяжными, как раз подходящими, чтобы диктовать распоряжения в кабинете или приказывать слугам.

За ближним столом сидели совсем иные мужчины, телом покороче (встречались среди них и высокие, но высокий рост сочетался с широкими плечами), и волосы у них были короче, и одежда — короче и ярче, и говорили они короткими фразами. Взгляды их прямо-таки впивались в то, на что были направлены. Тут сидели люди, скорые на дело, привыкшие не размышлять, а действовать.

«Вот, значит, как, — подумала Элеонора по-немецки, как профессор Баченбраузер, — вот они, две группы людей, прославивших Амстердам, — те, кто надзирает, и те, кто трудится». Осторожно посматривая на них, она не могла решить, которая из двух групп достойна большего уважения. Творцы ее великого сокровища — совсем рядом, безмятежно отдыхают.

Но и отдыхая, они не забывали о работе. Послушать только, с каким пылом объяснял один из них назначение недавно придуманной им анкерной сваи, со специальным отверстием. Послушать только, как за вторым столом обсуждались все «за» и «против» новой разновидности акционерных обществ.

Элеонора почувствовала себя вдруг самой Историей, наблюдающей, как у ног ее возникают и развиваются события, ей не хватало лишь бумаги и золотого пера в руках.

Она почувствовала, будто ее возвысили, будто подоконник обратился в трон. Огромное счастье для женщины — участвовать в происходящем, взирая на него с пониманием и любовью. Если же она чего-то не понимала, ну что ж, она утешалась мыслью: «Один из этих людей — мой муж, а обнимая тело, обнимаешь всю личность целиком, стало быть, и ее знания».