Избранное - [25]

Управляющего, ученого агронома у них нет: старый барин, когда был молодым, точно так же приехал домой с программой наведения порядка, как теперь его сын, и привык хозяйствовать самолично. А потом уже никакой управляющий или приказчик не мог с ним ужиться. Он управляет своей империей с помощью унтеров и уже страшно устал от этого. Однако уступать сыну ничего не уступает.

А заботы обо всем валятся на Андраша Тёрёка, ведь это он должен объединять две воли в одном распоряжении. Вот посмотрите-ка, нынче по капризу господа бога (раз так, другой этак) большой урожай зерновых. Вместо обычных пятнадцати — двадцати копен на хольд надо увезти с поля по тридцати — сорока копен и даже больше. Но для этого мало хомутов, плохи повозки, ломаются колеса, недостаточно поденщиков с вилами (все работоспособные жнут издольно), возчики заняты доставкой зерна на железнодорожную станцию, так как в зерновом амбаре не хватает места. Амбар и мал, и не приспособлен для хранения большого количества зерна. Это гнездилище крыс, много зерна уходит в подпол, крыша во многих местах течет. Если засыпать в него зерно, через две-три недели в груде пшеницы образуются слипшиеся волосатые комья проросших зерен… А ведь нужно, чтобы зерно оставалось в цене!

— Андраш, наймем возчиков! Нам бы заскирдовать пшеницу, тогда сможем спать спокойней. Только поосторожней с огнем! Наймите сторожей!

Возчиков наняли. У них заморенные клячи в перевязанных веревками хомутах, повозки с разболтанными колесами, с кривыми расхлюстанными боковинами. Хромые возчики (морально-то уж во всяком случае) с хромыми лошадями, ибо кто станет заниматься извозом для Чатари? Только тот, кому самому нечего возить с поля даже в это щедрое лето, да и среди таких только тот, кому больше некуда податься.

Но что делают эти возчики? Кормят, кормят почем зря, набивают своих лошадей зерном без передыху, днем и ночью, ибо хотят за эти две недели накачать своих тощих, никудышных кляч на фураже Чатари. И некоторые из лошадей при таком необычном обилии пищи до того обжираются, что заболевают на поле, на стоянке возчиков (в конюшню их не пустили бы, хоть земля тресни), и хозяева лечат их. Вливают в них какую-то бурду — чудо-соль и тому подобное, — потом массируют им снизу брюхо круглыми кусками дерева, сломанными черенками вил, а иной раз даже заставляют их бегать, чтобы они растрясли брюхо и освободились от газов.

Однако урок не идет возчикам впрок, и они продолжают гнуть свое. Останавливаясь на жнивье возле копен, чтобы нагрузить повозку, они первым делом подсовывают лошади самый лучший, самый толстый сноп.

Лошадь не съедает его весь, у нее нет на это времени, она лишь куснет раз-другой, зато не раз наступит на него. Зерно из снопа высыпается, целые пригоршни его остаются на поле при каждом заезде. А заездов немало, в день, по крайней мере, пять-шесть.

То же делается и у скирд, и на стоянке возчиков.

К тому же у каждого возчика, помимо торбы, есть мешок, который всегда полон! (Ведь лошадь должна есть и в воскресенье!) Хорошо, против этого нечего возразить, это закон, «лошади, которая молотит хлеб, не завяжешь рот», но в эти мешки возчики собирают и то зерно, которое при погрузке сыплется на разостланный в кузове брезент. (Брезент тоже их, откуда барину взять столько брезента?) И, чтобы осыпание было успешным, они еще притопчут снопы потолще то здесь, то там.

Что тут поделаешь? Должен ли Андраш Тёрёк обшаривать на стоянке торбы возчиков, их свернутые в узел пожитки? Нет, это невозможно, ведь у каждого они спрятаны под ворохом сена (тоже господского). Не только от палящего солнца, но и от слишком любопытных глаз.

Впрочем, такой обыск можно устроить только днем, когда возчики заняты своим промыслом, но тогда и ему недосуг, да и на хуторе всегда кто-нибудь есть. Взрослые дети или женщины, которые носят в поле еду, а потом приносят домой горшки и кувшины, полные чистой пшеницы, а также деды, которых возчики держат затем, чтобы они кормили лошадей ночью, пока сыновья спят.

Однако даже беззастенчивости приказчика есть предел (беззастенчивости воров предела нет): такое рытье в спрятанных пожитках и убогих сумах не к лицу даже господскому приспешнику Андрашу Тёрёку. Ведь в человеке может пробудиться такое чувство, будто кто-то вошел к нему в дом и покопался в его корзинке для хлеба — ведь для того, кто работает в поле, эти пожитки все равно что дом. Нет, это невозможно!

Ночью же, когда они на стоянке, это и подавно невозможно. Он только разъярит их — они и без того накачавшись водкой: их пособники уносят пшеницу и приносят взамен спиртное, — а то еще набросятся — их целая свора с вилами, на каждую повозку по два человека! — и отделают как следует, попробуй он сунься к ним. По слухам, было уже такое… А еще они могут забрать лошадей и уехать домой, оставить его тут, когда работы непочатый край.

Нет, нет, к добру это не приведет…

Если б даже и нашли у них сколько-то зерна, — много-то не найти, затем ведь и родня вся здесь же вертится, чтобы тайно переправлять его домой, — то они скажут, что зерно нужно лошадям на ночь, иначе им не выдержать такой гонки. Ведь как-никак было условлено, что лошадям предоставляется полное содержание.