Избранное. Том второй - [43]

— Ах, пропади все пропадом! — сердился старый Лоев. — Можно подумать, будто весь мир оголодал и сейчас никак не может наесться.

— Конечно, весь мир! — отозвался Милин. — Мало, что ли, сил пущено на ветер?

— Скоро уж год, как война кончилась, а на базаре иголки не найти. Да и найдешь, все равно не укупишь: цены-то кусаются!

— Иголки, отец, делают из железа, да еще самого лучшего. А мы железом друг друга убивали, — засмеялся Илия. — И война еще не кончилась.

— Как не кончилась? — удивился отец.

— Антанта продолжает войну против России.

— Верно. Но там дело другое. Там в ход идет то, что осталось от прежней войны.

— Нет, Антанта снабжает белых новейшим вооружением… Война там идет нешуточная… — пояснил Милин.

— Да, и не видно ей ни конца, ни краю, — озабоченно проговорил Лоев. — А нас еще хотели уверить, что большевиков раз, два и обчелся, что с ними, мол, через месяц другой разделаются.

— Кто так говорил? — насторожился Илия.

— Да сват Добри… И Божков… Ходил я к нему, думал, хоть он мне растолкует, что делается на свете.

— Ну и растолковал! — засмеялся Милин.

Отец опустил голову, словно говоря: «Чем я виноват, что хотел набраться ума от ученого человека».

— Э, Божков до сих пор все ту же песню тянет, — презрительно махнул рукой Илия.

— Наш сват и сейчас чуть ли не каждую неделю ходит к Божкову, — сказал старый Лоев. — А тот его знай накачивает. Сват уверяет, будто новая русская власть — порождение антихриста.

— Не будь Божкова, сват Добри нашел бы себе кого-нибудь другого, — заметил Илия. — Он свои интересы защищает, боится, как бы у него коммунисты землю не отняли.

— Он до сих пор надеется, что советскую власть скоро свергнут, — насмешливо вставил Милин.

— Дожидайся! — воскликнул Илия.

— А услышит о Ленине, скорчится, словно ему кто пальцем в глаз ткнул! — Милин засмеялся.

— На днях он опять принялся меня убеждать, что Ленин — еврей, — сказал Илия. — Вы, говорит, из-за этого еврея голову потеряли, потому ничего хорошего у вас не получится. А я ему — Ленин не еврей, но хоть бы и так, что из того? Иисус Христос тоже был еврей, а ты ему молишься и свечки ставишь. Он даже глаза вытаращил, видно не знал, какой народности его господь. А я говорю: «Дело не в том, какая мать тебя родила, а в том, какие у тебя убеждения. Мы, говорю, интернационал, для нас все, кто борется против капиталистического строя, братья!» — «Эдак вы, отвечает, от большого ума и цыган за братьев сочтете…» А я на это: «Что ж, говорю, цыгане — тоже люди, их тоже матери рожали…»

— А он? — смеялся Милин и придвигался поближе к брату, чтоб не упустить интересного ответа.

— А он плюнул и смылся.

Год таких вот разговоров с сыновьями, да еще несколько предыдущих тяжелых лет научили старого Лоева, что на свете было и есть две правды, две истины. Правда и истина богатых и правда и истина бедняков. Одно хорошо для того, кто дерет с человека три шкуры, и совсем другое — для тех, с кого эти шкуры сдирают. В России, его любимой России, в стране Деда Ивана народ заставил всех признать свою правду и свой закон. А эти закон и правда не нравятся не только русским богачам, но и богачам всего мира. И когда бедняки всего мира видят в правде и законе русского народа свои закон и правду, богачи на них злятся. Почему? Если новая русская власть не нравится свату Добри, какое он имеет право злиться, что она нравится мне? — рассуждал старый Лоев. И собирался в случае чего крепко сцепиться со сватом. Конечно, старый богатей надуется. Пусть дуется. Или, чего доброго, раскричится. Ничего, пусть покричит.

Коммунисты открыли в селе свой клуб. В основном здесь собирались молодые люди, прошедшие через войну, тайком читавшие в окопах «Работнически вестник», а по ночам распространявшие на позициях рукописные антивоенные листовки. Из околийского центра и из ближайших городов покрупнее в клуб приезжали знающие люди, рассказывали молодежи о политических событиях в Болгарии и за границей, объясняли, что непонятно. Илия Лоев проводил все свое свободное время в этом клубе, создание и обзаведение которого стоили его основателям больших усилий и неустанной беготни по домам старых и новых «тесняков». Илия был избран в руководство сельской группы коммунистов.

В былые годы во время молотьбы село словно вымирало. Корчмы и кофейни стояли пустые. Но в этом году каждый вечер, особенно по воскресеньям и праздничным дням, сельчане не упускали случая заглянуть в эти заведения, чтобы узнать политические новости. И самое большое оживление царило в клубе коммунистов. Говорили, что в Софии произошли волнения, что полиция стреляла в рабочих и есть убитые и раненые. В других городах тоже были убитые коммунисты.

«Смотри ты, ведь и у нас, похоже, делается то же, что в России!» — с радостью и тревогой думал старый Лоев и от любопытства не находил себе места. В клуб коммунистов он не заходил — считал, что там собирается одна лишь зеленая молодежь. Но однажды, узнав, что из города приехал человек, который будет рассказывать о внутреннем положении Болгарии, старик решил пойти его послушать. В небольшом помещении клуба собралось человек тридцать. Одни сидели на стульях, другие теснились на двух длинных скамейках, третьи толпились у прилавка, за которым молоденький паренек продавал разные мелочи, четвертые глазели на развешанные по стенам картины и портреты. Лоев старательно разбирал подписи под портретами, внимательно вглядывался в изображенные на них бородатые лица, будто бы сошедшие, как казалось старику, со страниц Библии. Прочтя одну из подписей, он вздрогнул и невольно отступил, чтобы получше разглядеть портрет. Неужели это и есть Ленин? Да, так и написано: Владимир Ильич Ульянов (Ленин). Большой лоб, высокие залысины, бородку, усы — все хотел запомнить старый Лоев, словно именно в них таились ум и сила этого прославленного человека. Глаза у Ленина были чуть прищурены, но взгляд, казалось, спрашивал именно его, Лоева: «А какой путь выбрал ты?»