Избранное - [29]

А наш мужик и рад стараться.

— А как же совесть? Дети? Об этом думают?

— Может, когда и подумают, а только, как жили веками, так и живут.

Перевод Н. Аросьевой.

Мацо Млеч

— Млечник, сколько же вы у старосты служите? — спросил я как-то старого Мацо, работника нашего старосты, когда он пас коров у дороги.

Мацо вынул изо рта замусоленную трубку, поправил суму на плече и приподнял к глазам руку, приветствуя меня.

Я тоже поднял руку, а Мацо глядел на меня, пытаясь разобрать, что я сказал: он был туговат на ухо.

Я повторил свой вопрос погромче, он наблюдал за движением моих губ, и мы разговорились.

Он меня знал, знал, чей я, — я частенько давал ему окурки, а то и целые сигары.

За это Мацо платил мне доверием. Он давно привлекал мое внимание; я часто видел, как он когда-то кучером в легкой повозке на паре вороных ездил вместе с хозяином или хозяйкой в город, в поле, как возил сено или дрова. Позже, уже хромой, он пахал плугом на волах, а сейчас, когда постарел и ослаб, третье лето пасет коров.

— Да ведь, ваша милость, кто же считает! С мальчишества я у них, — отвечал старый Млечник, которого на самом деле звали Мацо Млеч; говорил он так, будто кашу держал во рту. Иначе как Млечник его уже лет сорок никто не называл, и к прозвищу своему он привык так же, как когда-то в детстве к маминому «Мацику».

— Сколько же вам сейчас лет?

— Да кто его знает… Года на два небось помладше буду нашего хозяина. Он как тогда летом женился, так я к нему той же осенью в работники нанялся.

Хозяину было под шестьдесят, но с Мацо его не сравнить. Богатый человек, он ни в чем себе не отказывал, никакой работы не знал, пешком и в поле не ходил, живот у него был будто бочка, а лицо — полная луна, у Мацо же широкоскулое, обветренное, черное, заросшее лицо, хромая нога да корявые пальцы.

— А платят вам сколько?

— Денег?

— Ну да.

— Да так, только чтоб на табак и спички хватало. На что мне теперь деньги-то? Мне их и истратить-то не на что. Ни жены у меня, ни детей… А хозяин обещал обиходить меня, покамест не помру — уж смогу я чего делать или не смогу, — с какой-то даже гордостью ответил старый Млечник, мол, вон чего он выслужил у хозяина.

Мы разговаривали, сидя на меже.

Мацо раскурил трубку, сильно затянулся раза два-три, чтобы она разгорелась, задымила, кое-как отер влажный рот и, глядя на меня мышиными глазками, продолжал:

— Чего же больше заработаешь в жизни, коли есть кому под старость за тобой присмотреть и после схоронить? Это самая большая плата, и хозяин обещал — дай бог ему здоровья!

Я даже не знал, что возразить Мацо.

— Да вы же заработали на это! Посчитайте-ка сами. Служите вы у старосты тридцать лет, не меньше, пускай в год пять золотых выходило, знаете, сколько бы теперь у вас денег было? Могли бы не работать, коров не пасти. А то легко ли вам — осенью ненастье, холод, ветер, коровы разбегаются.

— Да нет, вон они какие смирные. Мухи их не кусают, по всему полю могут пастись, — прервал он меня.

— А вы посчитайте все же.

— Да чего считать… Он же меня экую прорву лет кормил. — Мацо не хотел считать, ведь он видел деньги лишь по грошу, по два, на вино, табак да спички.

— И одевал он меня, — продолжал Мацо, — вино и табак тоже денег стоят, хотя бы две пачки в неделю, на завтрак да полдник каждый день стопку, а на сенокос или жатву и пять раз в день — это хозяину кой-чего стоит, а за год-то ого-го сколько наберется! Это уж точно, как ни считай! А в городе, бывало, ждешь хозяина, он ведь староста у нас, так он мне и вина, и мяса, и сигарку подаст, грех жаловаться. Мне-то ведь все едино: то ли в городе на бричке под кузовом, то ли дома в конюшне дремать. — Он все не мог нахвалиться своим хозяином.

Я поднялся, удивленный.

— Так вы, Мацо, выходит, совершенно довольны своей работой и платой?

— Да уж, правду сказать, не могу пожаловаться, что в молодые годы, что теперь возьми.

— Ну, будьте здоровы.

— И вам не хворать.

Мы разошлись.

Мне не обязательно было заводить разговор со старым Мацо, я мог просто изложить историю его жизни, так, как я ее знаю. Но чтобы не сказали, что мой рассказ выдумка, я заговорил с ним в поле, чтобы вы от него самого узнали, как он живет, что доволен своей службой, заработком, да и всей своей жизнью, что гордится своей верностью хозяину и работой, за которую больше сорока лет его каждый день кормят, поят, дают покурить, и что ему обещан уход до самой смерти, сможет он работать или уже нет, а умрет — похоронят как положено.

Старый Млечник нанялся служить конюхом к зажиточному крестьянину восемнадцатилетним парнем.

Отец его был пастухом на летовье, и маленький Мацо до семнадцати лет помогал ему подпаском, а потом перешел на лучшую, более солидную службу: нанялся батраком к молодому хозяину. (Отец нынешнего старосты неожиданно умер, и мать поспешила женить своего единственного девятнадцатилетнего сына, так он начал хозяйничать.)

Молодой Млеч был крепким и работал как лошадь. Люди поговаривали, что, мол, это оттого, что он был от роду подглуповат и тугой на ухо.

Деревенские девки сразу, как он пришел в деревню и вместе с другими парнями начал за ними ухлестывать, прозвали его Млечник