Избранное - [28]

Поле соседа Зингер обработает сам, а урожай поделят пополам. Казалось, через год у Чврлика будет чистый от долгов надел, половина урожая, кое-что из заработанных денег — и станут они снова сами себе хозяева. Так завлекал их мироед, так думали и сами Чврлики.

Ну что же рассказать об этой службе? На праздник всех святых начали Чврлики служить у лихоимца и, как положено, исполняли все, что им приказывали. Возвращаясь к ночи домой, утешали друг друга: через год все будет иначе. Они вроде уже чувствовали облегчение; казалось, бремя уже свалилось с плеч.

Но год долог. Скоро стало ясно, что Чврлику, если он не хочет где-нибудь в лесу замерзнуть, надо купить новую обувку-одежку. Жене на зиму тоже кое-что нужно, да и Жофка за целый год не купила и платочка. Где взять на это денег? Опять поклонились жиду: может, даст взаймы, пока свинью не продадим? Дал им Зингер двенадцать гульденов. А тут подошло время налоги платить, где взять денег? Попросили Зингера заплатить. Пришел час вносить проценты ростовщику, он и их к долгу приписал. Продали свинью, только на весь долг не хватило, а мироед и этой части не вычеркнул, «Коли так пойдет и дальше, мы и через год не расплатимся», — начали отчаиваться Чврлики.

Не миновало их и самое худшее. Зимой Чврлик надорвался в лесу, застудил и без того больные ноги; а тяжесть душевная и боль за семью так мучили его, что он стал прямо на глазах хиреть. А к весне и легкие отказали — одышка замучила. Зингер попрекал его: медленно, мол, поворачиваешься! Да что толку! И Зингер приставил к нему помощника и сказал прямо: не можешь, нечего было и браться, а терпеть убытки он не желает, и то, что он заплатит помощнику, припишет к долгу Чврлика.

Все это добило бедолагу: слег он, спасенья ждать было неоткуда. Перед смертью захотел Чврлик посчитаться с лихоимцем. Тот все подсчитал: сколько давал наличными, сколько платил за Чврлика, кто из них какой ему ущерб причинил, сколько помощнику заплатил, и получилось, что Чврлики должны ему еще два гульдена шестьдесят крейцеров; и по договору что-то должны; а на уплату основного долга опять ничего не осталось.

Чврлик, оглушенный этим известием, рухнул на убогую постель и три дня боролся со смертью… Видали вы когда человека, которому тяжело умирать не из-за грехов или нечистой совести, а потому, что хотел он жить, хотел добра жене, дочери? Это большая разница! И вот выходит — все его усилия были напрасны! Уж и руки поднять не может, уж и голоса не может подать, и глаза стекленеют, только горе да причитания жены и дочки раза два возвращали его к жизни… Так и умер…

— Господи, пошли ему вечный покой! — Дедушка вытер слезы. — А что же сталось с женщинами?

— Пошли ему бог!.. С женщинами? Вот когда этот мироед во всей красе проявился — чтоб бог ему смерти не дал!

— Что ты, что ты, ради всего святого! — ужаснулся такому проклятию дед.

— Заслужил он этого, — или чтоб собачьей смертью помер. Жена с дочкой чуть с ума не сошли, потеряв мужа и отца. А мироед Зингер? То время, что они провели у постели больного и умирающего отца, он велел им отработать, сам явился гнать их на работу: мол, ничего теперь не поделаешь, а вы должны признать, что не работали это время, и мне пришлось других нанимать! И это он тоже высчитал из их платы… С отчаяния они отказались работать, тогда он пригрозил им старостой, а когда и это не помогло — все же заставил их вернуться на работу с помощью жандармов; договор у них на год, и они это подтверждают, стало быть, придется работать. И никто за них перед этим мироедом не заступился! Наоборот, шушукались: «Мол, раз договорились на год, должны отработать».

И все-таки они не отработали. Лоботряс Давид, мироедов сыночек, насильно, по-разбойничьи задумал обесчестить Жофку, заперев ее в амбаре. Она все же вырвалась, а мать, увидев на теле дочери синяки, как разъяренная львица, всадила навозные вилы в грудь этому негодяю… Но поранила она его не смертельно… Ей за это ничего не было, суд оправдал ее, и им сказали, что никто не может их больше заставить работать на Зингера…

— Уж не могла заколоть того разбойника! Что же они потом-то делали? — спросил сердито дедушка.

— Теперь по людям работают. И ничего-то у них нет, только тем и живут, что заработают. И на зиму возвращаются — в чужом дому живут, и летом в найме — у чужих.

— Ну, а дом, поле? — забеспокоился дед; его интересовало, чем все кончилось.

— Это все Зингеру отошло. Через адвоката заставил платить. А откуда им столько взять было? Жид утаил все, что они успели внести — и за корову, и за все остальное, свидетелей-то не было, а покойный Чврлик никаких расписок с него не стребовал. Дом, поле, землю — все продали с молотка. Зингер сам их и купил, и само собой, за сколько хотел.

— Боже мой, а люди-то что же? Мертвые, что ли? Люди-то ведь видели и знали, что делается!

— И видели, и знали. Да народ-то у нас что дети: то ли не знают как, то ли не хотят постоять за себя. Вот, к примеру, я вам расскажу… С трудом, но все-таки устроили в деревне потребительский кооператив и читательский кружок. Перевели к нам молодого капеллана — старому священнику нашему уже больше семидесяти, — он и взял дело в свои руки, и все равно ничего с кооперативом не вышло. Люди евреев проклинают, а все ж рабски за них держатся. Ведь евреи, что ни видят, что ни слышат, все похваливают: ленивых за прилежание, пьяниц за трезвость, все стараются подладиться к людям; а на самом деле пекутся только о своей мошне. Капеллан пускай когда и хвалил, но при том и ругал, поучал, и многим это было не по нраву: евреи-то их за те же грехи хвалили. Капеллан предостерегает, проповедует против пьянства, шатания по ночам, а еврей говорит: «Что ухватил, то и твое, выпьешь — радость познаешь; что добыл — то твое».