Избранное - [14]
В семье у них то ли чахотка была, то ли еще что. Уж каких только отец Штефана трав не перепробовал, лекарств от докторов извел — все впустую, молодым в могилу сошел.
Жена не намного его пережила, сохла она с тоски-кручины; вскорости и ее, покойницу, отпели.
Воспитала Штефана бабка.
Берегла она его как зеницу ока, а жили они с доходов от ее и материного немалого поля. Три лужка отдавала старуха каждый год внаем, да еще две полосы под капусту и картошку брали у них те, что победней. Да и куда им троим была такая прорва — у старухи силы уже не те были работать, а Штефан с Зузкой сами еще не управлялись. Вот и оставляли они себе столько, чтобы кормиться год, да еще держали две коровы ради молока и дюжину овец; творог и масло продавали, чтоб иметь наличность на повседневные расходы и не трогать сбережений из материного приданого — девять сотен без одной, ушедшей на лекарства и похороны. Они лежали в банке, и к ним каждый год прибавлялась плата за аренду.
Зузка вот уже четвертый год у старой Цедилковой батрачила, и жилось ей тут хорошо. Жалела старая ее сиротство и любила за одно уж то, что радела Зузка за хозяйство, как за свое. Работала от зари до зари за немудреную плату, доброе слово и кой-какой подарок к празднику.
Да и не с чего было ей подарков гнушаться. И при жизни отца ей не больно-то от него перепадало, а теперь и подавно только на себя надежда осталась, чужие-то люди, даром благодетельствуя, ждут услуги. Спасибо старой Цедилковой, что ее в одной юбчонке, босую, нечесаную да немытую в дом взяла и, пока к делу приучила, порядком намаялась. Что она прежде-то знала? Корову загнать, люльку покачать, ну, еще, может, горшки перемыть. А здоровой да сытой отчего же не работать? Да и не в том только дело — и деньгами ее старуха не обижала. Без всяких уговоров год от года жалованье прибавляла. Ну и, само собой, к рождеству, да к ярмарке, что бывает у нас дважды в году; и вот за четыре этих года Зузка так сундук свой, от матери доставшийся, одежкой набила, что и в костел по воскресеньям летом или с подружками по деревне пройтись разные платочки повязывала, и лент в косу набралось уж в том сундуке под сотню.
Да чего там говорить — было на что поглядеть, как шла она в костел либо на танцы, и когда сено убирали или как с покоса возвращалась, босая, стройная, коса русая перекинута на грудь, глаза большие, синие, улыбка на румяном лице — ну, словом, так хороша, что сама пани нотарова из соседнего села не раз приходила взглянуть на эту «славную» Пастушку. А уж лавочник-еврей, тот и вовсе про все на свете забывал, когда Зузка приходила. Донимал ее все — мол, как спалось, да что снилось, да и есть ли у нее дружок, а коли нет, так он придет, открой. Норовил то за щечку ущипнуть, то грудь тронуть, так что ей приходилось и прикрикнуть, чтоб оставил ее. Тут уж и другие в лавке ворчали, чтоб он не докучал девчонке, а поскорее товар отпускал. И жена его не раз одергивала, бывало, по-немецки, чтоб не приставал к Зузке. Писарь у нотара сох по Зузке так, что и описать невозможно. А как-то осенью на танцах тетка Мургашова шепнула соседке: «И надо же, кто б мог подумать — из пастуховой замарашки такая девица выросла!» — и вздохнула про себя, что не благословил господь ее Аничку ни такой фигурой, ни красотой.
Я уж говорил, что Зузка была работница, каких поискать, но и танцевать, и песни петь — везде Зузка была первая, а ей тогда, чтоб вы знали, и семнадцати-то не было. Цедилковы жили на косогоре, и Зузка, по воду ли шла или сено сгребала, все певала тоненьким, как звон ручейка, голоском:
и гордо сама себе отвечала:
Соседки от этой ее песни прямо лопались со злости:
— Видали ее, такое не всякая господская дочка позволит себе!
Может, оно и так, но уж больно та песня подходила Зузке, ее красоте!
Да и неспроста она ее пела. Ведь про свою красоту от кого она только не слыхала, и от господ тоже, чего же удивляться, что Зузка и сама в нее поверила?
Замужество.
О нем ли ей думать, коли не было еще у Зузки ни перин, ни наволочек, ни покрывала, опять же без денег свадьбу не справишь, а дать их некому, и отец, как мы знаем, ни гроша не оставил. А самое-то главное — никто и не сватался. Оно хоть и восемнадцатый год ей пошел, а девушка-то она бедная, и недаром люди говорят, что без гроша и красота нехороша.
Зузка-то о свадьбе еще не помышляла, не задумывалась, хотя, по совести сказать, про себя давно уже решила, что абы за кого, лишь бы замуж, она не пойдет. Вот, если бы, скажем, Самко… Но «сладка капуста, да не про твои уста», тут и мечтать нечего…
Хотя поглядим еще.
Парни в деревне про это не знали и начали возле Зузки виться, особенно которые помоложе, полагая, что с этого розана всяк может цвету нарвать.
Да просчитались!
Потанцевать, поболтать, посмеяться — пожалуйста, почему бы и нет? А за заветный порог ее светелки никто переступить не смел.
Постойте, так уж и никто? А Самко, сын старосты?
Это совсем другое… Только он к ее двери еще и близко не подошел, а уж такого натерпелся.
«— Итак, — сказал полковой капеллан, — все было сделано правильно, вполне правильно, и я очень доволен Руттон Сингом и Аттар Сингом. Они пожали плоды своих жизней. Капеллан сложил руки и уселся на веранде. Жаркий день окончился, среди бараков тянуло приятным запахом кушанья, полуодетые люди расхаживали взад и вперёд, держа в руках плетёные подносы и кружки с водой. Полк находился дома и отдыхал в своих казармах, в своей собственной области…».
Трагедия одиночества на вершине власти – «Калигула». Трагедия абсолютного взаимного непонимания – «Недоразумение». Трагедия юношеского максимализма, ставшего основой для анархического террора, – «Праведники». И сложная, изысканная и эффектная трагикомедия «Осадное положение» о приходе чумы в средневековый испанский город. Две пьесы из четырех, вошедших в этот сборник, относятся к наиболее популярным драматическим произведениям Альбера Камю, буквально не сходящим с мировых сцен. Две другие, напротив, известны только преданным читателям и исследователям его творчества.
В книгу вошли стихотворения английских поэтов эпохи королевы Виктории (XIX век). Всего 57 поэтов, разных по стилю, школам, мировоззрению, таланту и, наконец, по их значению в истории английской литературы. Их творчество представляет собой непрерывный процесс развития английской поэзии, начиная с эпохи Возрождения, и особенно заметный в исключительно важной для всех поэтических душ теме – теме любви. В этой книге читатель встретит и знакомые имена: Уильям Блейк, Джордж Байрон, Перси Биши Шелли, Уильям Вордсворт, Джон Китс, Роберт Браунинг, Альфред Теннисон, Алджернон Чарльз Суинбёрн, Данте Габриэль Россетти, Редьярд Киплинг, Оскар Уайльд, а также поэтов малознакомых или незнакомых совсем.
«Избранное» классика венгерской литературы Дежё Костолани (1885—1936) составляют произведения о жизни «маленьких людей», на судьбах которых сказался кризис венгерского общества межвоенного периода.
Роман крупного хорватского реалиста Анте Ковачича (1854—1889) «В регистратуре» — один из лучших хорватских романов XIX века — изображает судьбу крестьянина, в детстве попавшего в город и ставшего жертвой буржуазных порядков, пришедших на смену деревенской патриархальности.