Избранное - [15]

Не от Зузки, правда, ведь она только о нем и думала, а от отца своего.

Ну да, на масленицу как раз три года тому будет.

Ох и задал же выволочку в ту среду старый Матуш Главач своему сыну Самко, хоть тому уже полных двадцать исполнилось.

Но об этом разговор впереди.

III

Ну, а что же Штефан и его бабушка?

Трудно судить, да как знать, быть бы Зузке Штефановой женой, если бы…

Люди, по крайней мере, поговаривали, что старуха Цедилкова потому о Зузке так печется, будто видит ее своей невесткой.

Видно, не зря. Стоило спросить старую — хорошо ли ей спалось, ответ один: «Охо-хо, где там. Все-то болит, видно, долго не протяну, кто ж потом о моих сиротках позаботится, о Штефко и Зузке. Ему ведь двадцать только».

— Да чего уж там, от службы военной вы его уж как-нибудь освободите, а там, глядишь, и женить можно. За невестой-то вам недалеко ходить.

— Вот и пан нотар мне так говорят, да и невеста нашлась бы, — будто не понимая, куда клонит соседка, отвечала старуха.

Вроде и все равно ей было, земли ведь за глаза хватало, однако ж, кабы за невестой еще получить, оно, может, и лучше. И все никак не могла решиться, как поступить. Привыкла она видеть перед собой Зузку — молодую, веселую да работящую, у которой любое дело в руках спорится, хозяйство ведет как свое, а все ж лишние пять-шесть сотен не помешали б…

Штефко ей ни разу и словом не обмолвился, что, моя, по душе ему Зузка, вот и она помалкивала. Случалось, что хвалила ее перед ним, и Штефко соглашался и сам хвалил ее, но тоже лишь как хозяин расторопную работницу.

Да только ли?

Ведь стоило бабушке о Зузке доброе слово промолвить, как у него сладко щемило сердце.

Но ведь бабушка похвалит раз, а соседские тетки сто раз охают, словно в один голос твердят: не бери ее, возьми нашу. Как где что услышат, так уж тут как тут со сплетнями, будто видали ее то с одним, то с другим парнем там-то и там-то, мол, руку ей подавал и заигрывал с ней, да хотел вроде за щечку ущипнуть, а она и не противилась даже, так, для вида отбивалась.

— В мать пойдет, — злобно шептали вслед.

Старуха Цедилкова к наветам тем все больше прислушивалась, разговоры с Зузкой заводила про девичью честь и вроде бы охладела к ней душой.

А всего больше соседок злило, если видали они Зузку с Самко, сыном старосты.

Да и Штефан сам не раз их видел, ох и краснел он тогда и злился. Готов был убить Зузку! Особливо после масленой, когда на гулянье соседка Мургашова подтолкнула его, указывая: «Глянь, Штефко, что я говорила? Вот она какая. На тебя, хоть вы из одного дома, и не смотрит. Пригласи на танец лучше мою Аничку».

А Штефко ни-ни, не стал он Аничку звать.

До полуночи просидел он, не танцевал, а потом подхватил кафтан, шапку и, ни слова не говоря, вышел вместе со всеми прогуляться.

Когда вернулся Штефан домой, старая Цедилкова проснулась, а уж после, как рассказал он ей, что видел своими глазами, как себя Зузка весь вечер держала, так и вовсе уснуть не смогла. Все втолковывала внуку и так и этак, что на ней свет клином не сошелся, эвон сколько девиц вокруг и получше.

— Да я что, конечно много.

Стыдился он бабке открыться, да и перед собой хорохорился, мол, ерунда это, но только пуще себя растравил и долго не мог заснуть.

Внушал себе, что другую найдет, но из головы никак не шло, что лучше Зузки никого не будет.

Злился он на Зузку, стоило ему подумать, какая она пригожая и приветливая, и к нему ласковая, и работа в руках у нее горит. Прежде вроде и не замечал он за ней ничего такого, за что мог бы невзлюбить ее. Глупые бабьи сплетни, заключил он о том, что слыхал.

А теперь вот Зузка, милая, славная Зузка достанется другому! Чего только он не передумал тогда!

«Вот кабы она, к примеру, вдруг подурнела, и тот бы ее не захотел… а я? Дурнушку-то… нет, и мне не надо… да еще после того, что видел… Не-е…» — маялся Штефан, зарываясь в подушку головой.

«Что делать? Отомстить? Нет, ее этим не заполучить, а тот меня убьет… Пускай уж ему достанется… Да что же это я!.. А если сказать ей, что люблю? Не люблю, нет, не люблю, ведь я все видел… А зачем пошел следом, зачем подсматривал? Не знал бы, не мучался так… А если сказать ему, что давно уж мила мне Зузка?

Нет, такой не отступится. Ну а тебе-то, Штефан, нужна такая, что с другим целовалась? А… Нет, нет, нет! А может… Отчего я сам не признался? Сам и виноват. И еще больше бабушка! Отчего не надоумила меня, у нее самой не спросила? Выходит, и она виновата. Нет. Один я во всем виноват. Все откладывал на потом, вот и дождался. Эх, Самко!» — бормотал как в бреду, чуть не плача.

Заснул он лишь под утро.

IV

Было это, как вы помните, на масленую, ну, когда ушел Штефан с танцев растревоженный, дум невеселых полон.

Дело было так. За полночь вышли все прогуляться, и Штефан тоже.

Самко, хоть и давно ему Зузка в душу запала, и радовался он всякий раз, видя ее, разговора серьезного не заводил, а в тот вечер только с ней и танцевал и улыбался только ей.

Зузка краснела и, случалось, за весь танец глаз на него не поднимала. Ну, а на душе у нее что было? А то, — решила она, — если Самко не догадается, унесет она свою тайну в могилу.