Избранное - [68]

Я задумчиво смотрел перед собой: проник ли уже яд в душу Эржи? Думает ли она обо мне, ложась спать? Или…

Я этого не знал. Когда она ушла, я почувствовал безграничную пустоту. Я расплатился и, притворившись более пьяным, чем был на самом деле, стал прощаться со всеми под тем благовидным предлогом, что завтра мне надлежит быть трезвым. В своей комнате я отворил окно, и тут неожиданно меня охватил какой-то необъяснимый, жгучий озноб и такое ужасное чувство одиночества, что в испуге я чуть было не бросился к двери: если я запрусь и ночью вдруг подступит смерть, никто даже не сможет прийти мне на помощь. Но это была лишь минутная слабость, пять минут назад я оставил компанию, а теперь все бы отдал, чтобы хоть какой-нибудь старый, жалкий, глупый пьяный бродяга сидел бы против меня на стуле и говорил со мной… Все бы отдал, чтобы откровенно поговорить с кем-нибудь!

Я не сентиментален, мне известно, что болезнь одиночества рано или поздно настигает человека, но я не представлял, что это так горько.

Я собрался было вернуться в бар и провести остаток ночи с Кати или безразлично с кем именно, пока сон не сомкнет глаза… Потом собрался было сойти поискать Эву и переночевать у нее, хотя понятия не имел, где она живет, но мне не хватило ни энергии, ни решимости.

Глядя из окна на сверкающий зимний пейзаж, я решил, что за все это должна понести наказание та женщина. Она, конечно, не виновата, но и я не виноват в том, что виню ее. А кроме нас двоих, я не мог винить никого другого на всем белом свете.

К счастью, меня позвали к отдыхающему, которому стало худо. Я с удовлетворением подумал: какое счастье, что так случилось!

…После подобных вечеров знакомств бывает обычно более десятка случаев отравления алкоголем. Разбудить Эву? Это было бы подло. Я взял халат, бросил в сумку резиновый шланг и несколько ампул кофеина.

Первым моим пациентом оказался толстый пожилой мужчина; глянув на его похожую на монахиню жену, я сразу понял, что дело здесь не столько в физическом недомогании, сколько в долгой, обстоятельной ссоре перед сном. К тому же возымело свое действие и непривычное для него количество выпитого.

Пока я осматривал мужа, женщина стояла рядом, словно тюремный страж, скорее даже палач, который только того и ждет, чтобы я наконец ушел, предоставив жертву в ее распоряжение. Мне хотелось дать бедняге — мужу какое-нибудь снотворное, сражающее наповал, приняв которое он уже через пять минут не проснется, даже если рядом ударит молния, и потому не придется ему выслушивать женины упреки, — но моей задачей было не улаживать взаимоотношения супругов, а всего лишь лечить их.

Не успел я вернуться к себе, как ночной дежурный попросил меня зайти в восьмую комнату на втором этаже… К своему удивлению, я нашел там компанию, с которой провел вечер; все столпились возле одной из девушек, которая лежала на кровати и стонала.

— Ее вытошнило?

— Нет, нет, тут другое, — шепотом сказали мне. — У нее сердце плохое. Ей нельзя было пить.

Самое простое в таких случаях сделать промывание желудка, но для этого девушку надо было отнести в кабинет, да и само промывание малоприятная процедура, у меня не было никакого желания заниматься ею, к тому же это, по-моему, мало помогает. На другой день пациент чувствует себя так же скверно. Я помню об этом еще со времен своей работы на «скорой помощи», в студенческие годы.

Кати бормотала мне на ухо, чтобы я сделал с бедняжкой что-нибудь, помог бы ей, это разозлило меня, и неожиданно предо мной открылся вдруг сезам. Новая мысль настолько заняла меня, так захватила, что я выполнял свои врачебные обязанности совершенно машинально, механически, не обращая внимания на то, что в комнате присутствуют мужчины, вернее, мне даже в голову не пришло, что их следовало бы выпроводить… Я очень плохо помню, что я там делал с девушкой, как ее врачевал, сохранилось в памяти лишь то, что уже в коридоре я прислонился спиной к стене и уставился в полумрак.

— Человек-улитка… человек-кошка, — бессвязно бормотал я.

Внезапно меня осенила мысль о том, что в одном мы с Эржи похожи. У нас обоих так называемая кошачья натура. Кошка любит ласку, но не желает платить за нее. Когда в сорок четвертом наш дом был разрушен бомбой, когда из-под обломков мы вытаскивали свои вещи и на сердце у нас было тяжко и горько, кошка наша с полнейшим равнодушием умывалась, сидя на искалеченном брандмауэре. В этом все дело. Я тоже испытываю потребность в нежности и любви, как любой другой, но считаю, что тот, кто дает мне это, отнюдь не приобретает на меня никаких прав — расплачиваться я не обязан… С Эвой я был близок всего лишь раз, а она уже раздражает меня. И в наш расчетливый век, когда всех можно подкупить нежностью, Эржи так же, как я, явно боится, что…

Она не должна замечать, что я притязаю на нее.

Я стоял, прислонясь к стене, и думал, что если так сложилась судьба, если этой ночью я пришел к такому выводу, оказывая помощь больной, то теперь судьба обязана сделать так, чтобы в эту же ночь заболел и муж Эржи.

Но это уже была игра в кошки-мышки с судьбой, и я отправился спать. Прежде чем я успел лечь, меня вызвали еще к одному больному, в два часа я уснул и спал спокойно до без четверти семь, проснулся как обычно, и весь предыдущий день, казалось, улетучился, как дым и пар. Где мое сердцебиение? Его нет. Где боль от сознания того, что я несчастен? Ее нет. Вообще, ничего нет… хорошо бывает дождаться утра… здоровый сон целебен…