Избранное - [34]

Собрание прервалось; столпившись у окна, все смотрели, как люди, спасаясь, бегут сломя голову от племенного быка, который вырвался на волю, разорвав рогами проволочное ограждение загона.

Ульвецкий спокойно вышел во двор, и если сердце у него билось чуть сильней обычного, то вовсе не от волнения, а от сознания того, что пришел его час. Он умел обращаться с животными, быка не страшился и теперь, подзывая к себе Черного, шел прямо на него.

Даже Карою Верешу пришлось признать, что в смелости Шандору Ульвецкому не откажешь.

Нагнув голову, бык наступал на Ульвецкого, и тот на секунду растерялся, едва успел отскочить в сторону. К счастью, поблизости был колодец; Ульвецкий перепрыгнул через поилку, бык устремился за ним, боднул наполненную до половины поилку, рассчитанную на восемьсот литров воды, и даже приподнял ее.

К поилке была прислонена палка одного из скотников. Схватив ее, Ульвецкий шагнул к Черному, дважды ударил его по носу и тут же принялся ловко изо всех сил беспощадно колотить быка. Делал он это в упоении. Когда бык отступил, перешагнув через поилку, Ульвецкому удалось нанести ему еще несколько ударов; Черный взревел, отбежал на середину двора и, хрипло дыша, стал рыть землю, а потом вдруг повернулся и ушел в поле.

Пока люди, выбежав из правления, в растерянности думали, что же делать дальше, Ульвецкий вывел из конюшни свою неоседланную вороную лошадь, вскочил на нее и, взяв у одного из скотников кнут, поскакал вслед за быком. Догнав его у проселка, он обрушил на животное град ударов и, заставив сделать большой крюк, прижал его к воротам фермы; изо рта Черного бежала кровавая пена; спасаясь от своего преследователя, бык забился в конюшню. Ульвецкий спрыгнул с лошади, и пока подоспели пастухи, он уже связал быка.

Еще никогда в жизни не чувствовал он себя таким героем. Его распирало от гордости, кровь взыграла в нем; вот так, думал он, только наступать, ничего не бояться, Проходя мимо Жужи, он шепнул ей:

— Видала, каков я со строптивыми?

История с быком укрепила его авторитет. Что ни говори, это был смелый поступок, ведь ворвись Черный в загон к телкам, молодым волам, он мог бы наделать немало бед. Жужа по-прежнему ненавидела и презирала Шандора Ульвецкого, но и ей возразить было нечего.

С тех пор Ульвецкий стал популярной личностью среди новых членов кооператива. «Мичурин» за год вырос почти вдвое, чуть ли не каждый второй был в нем новичком, и все они — независимо от того, сознательно или не совсем сознательно избрали этот путь — чувствовали себя не в своей тарелке, впервые присутствуя на собрании или получая задание от бригадира. Новичков было много, поэтому они не старались приноровиться к старым членам кооператива и радовались, что среди них есть человек, который твердо стоит на ногах и не даст себя в обиду. Какая удача, что именно Шандора Ульвецкого выбрали в правление… Пока что это никому не причиняло неприятностей, напротив, давало ощущение спокойствия и удовлетворения.

Кто страшился будущего — а таких было немало, — полагались на Ульвецкого; случись беда, он поможет, защитит. Популярность его все росла, и Ульвецкий упивался ею. Когда утром или среди дня люди советовались а ним: «Слушай, Шандор, завтра нас посылают лущить стерню, как ты считаешь, не рано ли?» — он, наморщив лоб, задумывался и кивал: «В самый раз, как раз вовремя. Вы уж постарайтесь, ребята». Или прибавлял: «Еще на прошлой неделе можно было начать. Чего молчали? Вы люди дошлые, кто с детства спину гнет, и сам знает, что земле нужно».

Никто не мог сказать о нем дурного слова. Он понял, что кооператив — дело стоящее, в особенности если большая часть его членов малоземельные крестьяне, в чьих глазах еще лет пять назад он был некоронованным королем. Даже те из вновь вступивших середняков, кто прежде ненавидел его, не мог слышать даже имени этого задавалы, гордеца, кутилы, на первых порах в кооперативе тоже тянулись к нему. «Дело прошлое, — думали они, — тогда он был еще молодой, зеленый, кутил да гулял. А теперь остепенился, на него можно положиться, все же он крестьянин, как и мы».

Старые члены кооператива не чувствовали к нему расположения и не искали с ним дружбы, как, впрочем, и он с ними. Однако он вошел в доверие к председателю кооператива Ласло Биро. Биро, бывший землекоп, с нравом крутым, как и у Шандора Ульвецкого, хотя и был старше лет на пятнадцать, чванством не отличался и вскоре, подойдя к Шандору и хлопнув его по плечу, спросил:

— Ну как, сынок, ты себя чувствуешь у нас?

Потом Ульвецкий подарил ему вырезанную из виноградного корня трубку, купленную когда-то на ярмарке еще его отцом, и они сдружились еще больше. Вообще-то Биро с подозрением относился к новичкам, не жаловал их, не особо доверял крестьянам, имевшим по восемь — десять хольдов земли, бирюкам, скопидомам и тугодумам. Ульвецкий втерся к нему в доверие именно потому, что был совсем иным человеком. Биро нравилось, что он энергичен и неутомим, никогда не просит аванса, не спешит получить деньги за сданных в кооператив лошадей, не гонится за заработком, и если уж впрягается в работу, то всем подает пример. Ласло Биро мечтал, что в будущем такие вот люди составят процветающий образцовый кооператив; люди, которым все равно, чем питаться, где спать, — хоть бы и на голой земле; они выносливы, как ломовая лошадь, а в работе нет им равных. Он сам трудился не покладая рук, ни свет ни заря уезжал в поле, полночь заставала его в конторе, — так же работал и Ульвецкий, когда хотел, конечно.