Избранное - [16]

У Яноша пересохло в горле, он вышел во двор, пошел к колодцу, чтобы попить воды, избавиться от горьковатого привкуса во рту, и тут он увидел, что Собосло заняли русские — они с Балинтом сидели в доме и ничего не слышали, а теперь он вдруг увидел, что по улице мчится галопом эскадрон казаков, все в красных шапках, на длинногривых лошадях, под мышками зажаты винтовки.

— Вот это да. — Глаза Яноша сделались совсем круглыми.

Он был потомственным табунщиком и сразу заметил, как ловко сидят в седле всадники. «Так же, как я, почти так же», — подумал он.

Потом эскадрон исчез, только клубы пыли остались за ним, а когда они поредели, рассеялись, по дороге двинулись солдаты — чтобы исполнилось то, о чем только что говорил тринадцатилетний сын пастуха Янош Буйдошо, утешая своего младшего брата: погибшего отца заменит им пуста и вся страна, Венгрия.

1954

Перевод Л. Васильевой.

Без родины

Меня разбудил телефонный звонок.

— Алло, это ты? Говорит N. Когда мы могли бы встретиться? Я с трудом раздобыл твой адрес. Ты, кажется, через несколько дней уезжаешь? Ну так как?..

Договорились, что поужинаем вместе. Не повезло ему, думал я одеваясь, наверняка нагрублю ему сегодня. Мне хочется спать, но из-за своей дурацкой вежливости и из-за нескольких литров вина, выпитых когда-то вместе, я должен теперь одеваться, идти с ним ужинать, хотя я совсем не голоден, — и в результате еще одна бессонная ночь. Ну да ладно, спать можно и дома…

Постарел немного, подумал я, когда увидел его. Очевидно, и он то же самое подумал обо мне.

— Ну, здравствуй!

— Здравствуй.

Так две собаки разглядывают друг друга, встретившись на дороге. Правда, у него было преимущество передо мной: он хоть что-то знал обо мне — например, то, что я в Париже, я же о нем не знал ничего. Только то, что он оставил Венгрию восемь или девять лет назад.

— Ну, как живешь?

— Да как тебе сказать. Шиву понемногу. В общем… живу. Одет, обут, не голодаю.

— Ну а работа?

— Видишь ли, я сейчас маклером работаю. В месяц сорок пять тысяч зарабатываю. А то и пятьдесят. Иногда и шестьдесят выходило.

— Понятно… но подожди, закажи что-нибудь, ведь я не говорю по-французски.

— Да и я не очень.

— Постой, ты же здесь восемь или девять лет.

— Не дается мне язык. Я знаю столько же, что и пять лет назад. Самое необходимое. Книги читать не могу, устаю быстро.

— Да… странно. Трудно представить. Значит, ты до сих пор живешь здесь чужаком!

— Да и через сто лет ничего не изменится.

— Если проживешь столько. Правда, продолжительность человеческой жизни увеличивается. И кто знает, возможно, с помощью метода замораживания или как там его называют, постепенного охлаждения… человек сможет прожить даже несколько сот лет. Когда наука настолько продвинется. Несколько сот лет чужестранцем. Не думаю, чтобы тебя уж очень привлекала эта перспектива. Хотя… жить, конечно, всегда лучше, чем не жить.

— Ты коммунист?

— Видишь ли, если мы начнем говорить о политике, тогда времени на общих знакомых не останется, а тебе ведь хочется узнать, что с кем стало, кто как живет. Я думаю, тебя это больше интересует.

— Когда мы в последний раз виделись, ты был в крестьянской партии.

— Да. И мы вместе ломали головы, что делать с венгерским крестьянством.

— Ну и как? Что можно было сделать?

— Я все еще ломаю над этим голову.

— Ну и?

— А тебе разве не все равно, ведь ты-то этим уже не озабочен.

— Знаешь, а не заключить ли нам с тобой… как это называется… gentleman’s agreement[1] о том, что мы будем говорить друг с другом совершенно откровенно. И о политике. И обо всем. Ты не будешь давать мне уклончивых ответов, и я не буду прятаться за общие фразы. Давай попробуем поговорить с тобой, как когда-то в сорок шестом или сорок седьмом, помнишь, мы сидели с тобой в одной корчме в Обуде, пили вино, ты тогда еще хромал, с палочкой ходил… Так как, договорились?

— Что ж, давай попробуем. Тогда, насколько я помню, мы о садовых культурах беседовали. Ну а потом перешли на женщин.

— А что стало с той девушкой… забыл, как ее звали. Да ты помнишь ее. Ну такая… волосы черные, а в глазах смешинки.

— Бог ее знает, что с ней. Я ее лет пять назад видел, тогда замужем была.

— Красивая?

— Тогда красивая была. Говорят, у нее двое детей.

— Ну а что с З.?

— Жив, здоров, журналистом стал.

— А Т.?

— Где-то в провинции. Я давно уже его не видел.

— Словом, упекли.

— Не знаю, в чем там было дело. Я слышал, что он развелся с женой, у него был какой-то бурный роман, и он уехал с этой женщиной из Будапешта. А что уж потом было и как они с женой все утрясли, не знаю.

— Ну а Й.?

— Й. мой друг, мы с ним часто видимся. За последние годы написал несколько хороших вещей. Но он собой не доволен.

Официант принес ужин.

— Знаешь, я много думаю над тем, из-за чего же все-таки оставил тогда родину. И сейчас сижу вот с тобой здесь, за этим столиком, за сотни километров от дома, и снова прихожу к выводу, что правильно тогда поступил. Много раз выяснял я это для себя и понял: я все же убежденный антикоммунист.

— Интересно, ты хотел бы, чтобы я рассказал одному из наших общих знакомых, что ты придерживаешься прямо противоположных убеждений?