Избранное - [12]

Вечером повстанцы снова открыли пальбу, спустились с гор, окружили село. Через час восемь солдат было убито, около двадцати ранено, теперь уже и из домов стреляли. Женщина прикладывала к голове Атанасио мокрую холодную тряпку, пробовала влить несколько капель вина ему в рот. Капитан подумывал об отступлении, но получилось не отступление, а беспорядочное, паническое бегство. Около полуночи село заняли повстанцы. Времени у них на все про все было немного. Пока за селом перестрелка закончилась, пока на ночлег расположились да посты выставили, начало уже светать.

А Атанасио к утру умер. Не на виселице умер, а дома в кровати. Голова его к тому времени распухла, как арбуз, почернела, как головешка. Опоздали. Женщина смотрела из окна на освободителей, проходивших по улице. Впрочем, если бы они и раньше пришли, все равно ничем не смогли бы помочь ее мужу. Среди них не было врача, только крестьяне да другой рабочий люд, бедняки, они могли лишь пожалеть Атанасио и утром похоронить его с честью. Рядом с ним похоронили и двух повешенных. Длинных речей не говорили. За месяц на кладбище могил на пятнадцать стало больше.

1948

Перевод Л. Васильевой.

В Хортобади

Старший табунщик Андраш Буйдошо сидел верхом на лошади и смотрел прямо перед собой. Трудно было сказать, думает ли он сейчас о чем-нибудь. Темное от загара, с глубокими морщинами лицо казалось вырезанным из дерева, и весь он, сухой, маленький, походил на древнюю диковинную статуэтку. Он сидел не шелохнувшись, даже веки его не вздрагивали — само застывшее спокойствие. Казалось, он не только ни о чем не думает, даже не дышит.

А старик между тем размышлял: что было бы, если бы он был вовсе не он, а кто-то другой, богатый, носил бы дорогую одежду, жил бы в городе, в красивом доме, где было бы много комнат и он — лет на тридцать моложе, — окруженный роскошью, сидел бы за столом, уставленным всякими яствами. Чудно́ было бы! Жаль, не удалось ему это испытать. А вот почему не удалось?

Две собаки вскочили, тявкнули пару раз, предупреждая хозяина, что кто-то приближается к ним, но этот кто-то был еще далеко, а собаки обленились и выжидали теперь — пусть поближе подъедет.

Андраш Буйдошо слегка повернул голову туда, где неподалеку от него, расстелив на траве армяк, лежали два его сына. Старший что-то рассказывал младшему, они смеялись, но так тихо, будто боялись потревожить тишину в степи, нарушить безмолвие отца.

Буйдошо только взглянул в их сторону, они тут же вскочили, подошли к отцу и стали напряженно всматриваться, кто там в коляске, долго смотрели, хотя в первую же минуту поняли: коляска муниципального советника.

— Коляска муниципалитета, — сказал Янош, старший сын.

— Двух черных меринов запрягли, — со знанием дела добавил Балинт.

Старик молчал.

— Господин муниципальный советник. Господин Вереш к нам пожаловал.

— И правда он. Интересно, что ему здесь надо?

— Сейчас скажет.

Старик слегка нахмурился — вот любят болтать попусту. Раз едет, значит, надо. Приехал уже.

Ему было досадно, что мысли его прервали. Чего ради заявился сюда глава муниципалитета?

Буйдошо только тогда слез с лошади, когда коляска подъехала совсем близко и собаки, заливаясь лаем, прыгали уже под ногами у черных меринов. Старик снял с лошади седло, хлопнул ее по крупу, чтобы шла в табун, к другим лошадям, и направился к муниципальному советнику, сам пошел, потому что уважал его, чувствовал к нему расположение. Не раз сиживали они вместе в корчме, пили вино, пели песни.

Муниципальный советник Иштван Вереш — огромный, как бегемот, ростом чуть ли не два метра, весом с центнер, здоровый, сильный, лицо медно-красное, голос громовый — был живым, жизнерадостным человеком, заядлым охотником, любил и поесть и выпить. Куртка на нем сейчас чуть не лопалась, он был весь потный и пыльный и, здороваясь, так сильно сжал табунщику руку, будто у него самого рука была железной.

— Зря вы лошадь отогнали, — сказал он, как только поздоровались.

— Зря?

— Впрочем, и другую оседлать можно. Любую другую. Отправляемся в полдень, сразу после обеда.

Маленький худой табунщик поглядел на табун, слегка сдвинул брови.

— Они отдыхают пополудни.

— Знаю, только не до отдыха сейчас. Я бы тоже отдыхал, будь на то моя воля, я бы такие сладкие послеобеденные сны видел, до утра бы не проснулся. Не удовольствия же ради трясся я в коляске сорок километров.

И он вытер пот со лба.

— Надо уходить с табуном, Буйдошо. Сегодня же. Это приказ. Фронт близко. Нужно уходить, пока еще можно уйти.

Вереш тяжело вздохнул, вытер пыль с лица, шеи, выругался, обозвал этот приказ идиотским. Зачем нужно перегонять табун? И куда? На край света все равно не убежишь с ним. Будь что будет. Солдаты так или иначе придут сюда, все отнимут, продадут, разбазарят, пустят в расход — тут и сам господь бог не поможет. Но приказ есть приказ.

Андраш Буйдошо молча, неторопливо набивал трубку.

— И куда перегонять, ваше благородие?

— К Полгару. До ночи надо перейти мост, на той стороне у Тисапалкони переночуете. Там хороший выгон.

— В Палкони и останемся?

— Нет, оттуда дальше надо идти.

— Еще дальше?

— За Дунай.

Старый табунщик не спеша чиркнул спичкой, закурил. И только тогда поднял глаза на Вереша.