Избранное - [10]

Ночью началась перестрелка, продолжалась она около часа. Жители проснулись, стали прислушиваться к тому, что на улице, поначалу думали, что это повстанцы спускаются с гор, чтобы отбить село. Но стреляли не только в поле, а и в самом селе. Солдаты подожгли дом Коллиса Конзопоулоса, решив, что в нем засели повстанцы. Жена Коллиса выбежала из дома, кричала, плакала, звала ребенка — ей почудилось было, что он в доме остался, потом нашла его возле конюшни, там же и сам Коллис отыскался, солдаты стали что-то выспрашивать у него, потом отвели в комендатуру. Дом сгорел, но ни оружия, ни людей в нем не обнаружили.

На следующее утро капитан приказал отобрать у крестьян всех лошадей. Село поддерживает повстанцев, в солдат стреляют, угоняют скот. Нечего с ними церемониться, лошади и в королевских частях нужны. Коллиса выпустили из комендатуры, он все твердил, что с вечера лег спать, а проснулся, только когда стрелять начали и когда дом загорелся. Три унтер-офицера с двумя солдатами обошли все село, они и сами не знали, уводя лошадей, действительно ли это кара за повстанцев или только предлог. Во дворе у Константина Романоса неожиданно поднялся шум. Хозяин как лежал, так и не встал с постели, а жена не захотела отдавать лошадь. Солдаты поначалу смеялись, хлопали ее по заду, а потом один из них потащил женщину на сеновал. Она завизжала, кинулась в дом, солдат за ней. Когда в комнату вбежала жена и за ней солдат, Константин вскочил, стал кричать на него. Солдат двинул его прикладом и хотел было уйти, раз уж хозяин оказался дома, но от его слабого удара крестьянин упал, застонал, заохал, а жена принялась вопить, что мужа ее убили.

Дело принимало серьезный оборот, на крик в дом вошел унтер-офицер, поглядел на Константина, спросил что случилось. Солдат доложил, что только ткнул его легонько в грудь прикладом, унтер-офицер покачал головой: не годится так… стрелять в гражданское население не положено… Выстрелов, правда, он не слышал… Да только Константин был весь в крови, кровь на рубашке, на кровати, простыне, одеяле, повсюду. Откуда столько крови? Жена запричитала: почем ей знать, болен он, внутреннее кровотечение, а его, больного, бьют. Унтер-офицер уже хотел уйти, но все это странным ему показалось, он вспомнил, что ночью была стрельба, и послал одного из солдат за врачом, пусть посмотрит, что там с крестьянином. Врач пришел, осмотрел Константина, тот все не хотел рубашку снимать, наконец установил: огнестрельная рана в плече. «Рана свежая?» Унтер-офицер, будто охотничья собака, почуял добычу. «Совсем свежая. Думаю, вчерашняя».

Одного солдата унтер-офицер оставил в доме, а сам обо всем доложил капитану. Константина, поддерживая с обеих сторон под руки, увели в комендатуру, он несколько раз по дороге терял сознание, хотя пройти надо было всего метров пятьдесят. В комендатуре его усадили на стул, он попросил закурить, ему дали. Потом пришел капитал и стал допрашивать:

— Где тебя ранило?

Константин поначалу только тряс головой, потом сказал, что это его бык недавно боднул, тогда врач сказал: врет он, рана огнестрельная. А как же, конечно, огнестрельная, закивал головой Константин. Это повстанцы в него позавчера стреляли, потому что он не хотел с ними идти, в то самое место угодили, куда бык боднул.

Офицер и врач переглянулось. Унтер-офицер недоверчиво уставился на Константина: врет ведь, скотина, да только поди докажи.

— Не говори чепуху, рана у тебя свежая.

— Конечно, свежая, господин офицер, потому как разбередили ее. Господин солдат с моей женой побаловаться захотел, вот я и вскочил с кровати.

— Не об этом тебя спрашивают. Говори, где ранили?

Константин только плечами пожал, и лицо у него было такое, будто не понимает он, о чем его спрашивают. Он продолжал твердить, что рана позавчерашняя и открылась она от удара. Капитан злился, врач твердил, что крестьянин врет, но доказательств никаких не было, так они и препирались бы, если бы не пришел один из унтер-офицеров и не доложил: в доме у Константина все перерыли и в копне сена нашли автомат.

— Ну что, и теперь будешь отпираться?

— Откуда мне знать, как он туда попал.

Капитан чувствовал, что одерживает верх. «С автоматом умеешь обращаться?» — «Нет, мудреное это дело». — «В армии был?» — «Да, еще когда с итальянцами воевали». — «А с немцами?» — «Нет, я на другом фронте был». — «На каком другом? Ты что, к повстанцам потом ушел?» — «Нет, нет, — забормотал крестьянин, — я тогда дома был».

Капитан хлопнул ладонью по столу. Повстанец, стало быть… Константин, бледный, сидел напротив на стуле и смотрел на него большими светлыми невинными глазами, потом робко попросил еще одну сигарету.

Через полчаса его повесили на дереве перед сгоревшим домом Конзопоулоса. Из повешения зрелище устроили. Солдаты по приказу капитана обошли все дома, выгоняя людей. Пусть смотрят: так будет с каждым, кто помогает повстанцам. Крестьяне молча смотрели, знали, что Константина потому повесили, что обнаружили рану от пули. Старухи крестились, дети в страхе прятались за их юбки.

— Вот сволочи, — тихо сказал своему соседу Атанасио Вергис, громко сказать нельзя было — рядом стояли солдаты.