Избранное - [35]

Так беседовали они, угождая друг другу. Неожиданно послышался звук мотора, и люди разом загалдели. Дунгар встал, поправил пояс, надел шапку.

— Похоже, машина с чрезвычайным представителем правительства на подходе. Нельзя не встретить. А вы, бэйсе, что же? — не без укора спросил он и вышел из павильона. Чултэм-бэйсе недобро посмотрел ему вслед.

— Бессовестные люди эти буряты. Взять хотя бы Дунгара. Как ползал передо мной на коленях, когда прикочевали сюда, как сгибался вперегиб, ни на шаг не отходил. А теперь, ишь, выпрямился, большой революционер. Как изощряется — авторитет себе завоевывает. Другом после смерти будешь! — Чултэм-бэйсе демонстративно — мол, не касается меня представитель правительства — потянул рукав и высвободил руку из дэли, спустив его с одного плеча.

Машина подъехала к большому нарядному шатру, поставленному для сомонного начальства. Еще не успела затормозить, как люди окружили ее. Дунгар с трудом прокладывал себе дорогу в толпе. Выйдя вперед, он вытащил из-за пазухи красного цвета тонкий шелковый хадак и протянул его Сэмджид.

— Прими хадак цвета красного знамени, землячка наша, в честь величия революционного строя.

Сэмджид почтительно, двумя руками, приняла хадак и бережно убрала его в карман рубашки.

— Уважаемый дядюшка Дунгар, как здоровье ваше? Подружка моя, Балджид, у свекрови?

Дунгар, присматриваясь к Сэмджид, задержал на ней свой взгляд, потом со вздохом ответил:

— Я что ж, увядаю потихоньку, как это и заведено в жизни. А за Балджид мать уже поехала. Тоскует подружка твоя, не может жить вдали от родителей, — вырвалось у него откровенное признание, и тут же, непонятно почему, лицо его помрачнело. — Живем хорошо. И здоровье хорошее, — торопливо закончил Дунгар и отступил.

Сомонный дарга поднялся на подножку автомобиля и, размахивая шапкой, объявил:

— Араты! Сейчас чрезвычайный представитель правительства заведет для вас патефон — музыкальный ящик. Вы увидите и услышите, что это такое. А вы, красавицы, научитесь петь новые, революционные песни.

Людей притягивали все неожиданно появившиеся диковинные вещи. Сверкающая легковая машина. Ревсомольская одежда их же землячки Сэмджид. Командир в красивой форме с ярким значком. Сбежались все, даже те мужчины с реки, которые свежевали тушу быка. Сэмджид достала патефон и поставила пластинку с песней. Высокий чистый девичий голос зазвенел в тишине. Он звал молодых женщин, самых угнетенных на земле людей, вставать на новый путь. Все вокруг слушали с разинутыми от изумления ртами. Маленький ящик и вращающийся на нем черный диск, неожиданные звуки песни, живой голос невидимого человека — все казалось волшебством. Сэмджид меняла пластинки. Она обещала научить всех членов ревсомола и остальную молодежь, девушек, замужних женщин новым песням. Парням и девушкам давно уже наскучили частушки, которые они складывали друг о друге, а то, что предлагала петь Сэмджид, было интересно. Сэмджид усадила всех желающих в кружок перед входом в шатер.

— Сначала, — сказала она, — я вас научу петь «Монгольский Интернационал»[54].

Сэмджид запела, и ее звучный низкий голос привлек слушателей из соседних шатров. Неожиданно с высокого крыльца раздались громкие звуки бурээ, бишгура, глухие удары в барабан, звон тарелок. Прибывшие на освящение храма ламы и послушники из монастыря Ламын старались изо всех сил. Так повелел цордж. Он не сказал прямо, что религиозное пение должно заглушить революционные песни, но барабан, тарелки настойчиво созывали верующих к храму. Бурээ и бишгур славили новый храм, провозглашали его незыблемость и крепость в служении Цзонхаве[55], благо, исходящее от него для всего сущего, напоминали о долге усердного распространения святой буддийской религии. Люди один за другим уходили на эти звуки от шатра сомонного начальства. Сэмджид не очень огорчалась. На крыльце храма уже стоял цордж и кропил верующих святой водой, окуная павлинье перо в серебряный сосуд. В правой руке он держал очир[56] и, манипулируя им, посылал свое благословение толпе. Цордж, напрягая веки, чтобы они не смыкались, старался придать своим глазам умное выражение. Тем временем со стороны монастыря Ламын приближался возок, запряженный девятью белыми лошадьми. Люди зашумели: «Цзонхава-бурхан пожаловал». Девять белых лошадей с расшитыми шелком красными и желтыми шлеями и нагрудниками привезли возок со священными книгами. Сам возок тоже был украшен расшитыми шелковыми подвесками, яркой тесьмой, на нем были начертаны знаки молитвенных формул. Двери храма распахнулись настежь. Ламы стояли в два ряда. По образованному ими живому коридору хувраки[57] внесли отлитого из желтой меди Цзонхаву. Скульптура была изваяна в полный человеческий рост. Перед ней на дароносном столе зажгли яркие лампады, курительные свечи, водрузили мандал[58]. Дунгар и Чултэм, опередив остальных, молитвенно коснулись лбами Цзонхавы, чтобы им передалось его благословение. В подношение храму Дунгар вытащил из кошелька и положил двадцатипятитугриковую засаленную ассигнацию. Он покосился в сторону Чултэма-бэйсе и заметил ему:

— Ради доставленного на ваших белых лошадях Цзонхавы опустошил собственный кошелек.