Избранное - [10]

В то лето Дунгару несказанно везло: за что бы ни взялся, во всем ему сопутствовала удача. У бэйсе он арендовал восемь крупных круторогих быков да десяток коров с телятами. Буряты — мастера на все руки, и редко среди них сыщется человек, не умеющий орудовать топором. В пограничной деревушке у русских переселенцы закупили сухие березовые заготовки и сколотили телеги. Восемь бычьих и десяток конских упряжек возили из леса на стройку бревна. Работали люди дружно. Одни валили лес, другие обрубали ветки, третьи тесали из бревен доски.

Лето было в разгаре. С гор тянуло приятной свежестью, и лишь изредка накрапывал дождь. Строительство летника подходило к концу — осталось подвести дома под крыши, и Чойнхор, прихватив с собой ламу да нескольких женщин с ребятишками, отправился в лес заготавливать кору. Среди помощниц оказалась и непоседливая дочка гулбы Балджид.

С первого дня прибытия на Онон, как только Чойнхора пронзила догадка, что эта хорошенькая девушка с явной примесью чужеземной крови знавала мужчин до него, он стремился убедиться в этом.

Тщедушному Цэрэнбадаму любая работа казалась непосильной. Его хватало только на то, чтобы собирать содранную кору в кучу. Все трудное приходилось на долю Чойнхора. Уже с утра, едва солнце высушит росу, он принимался за дело. У деревьев с жидкой кроной надрезал кору ножом у самого основания и сдирал ее, словно шкуру с убитого зверя. В зеленых зарослях сиротливо белели голые стволы молодых деревьев — старые Чойнхор не трогал: кора у них грубая, сухая и ломкая. На обнаженных стволах плавилась смола, издавая пряный аромат, схожий с запахом курительных палочек.

В лесу Чойнхор чувствовал себя как дома. Недаром говорится: для выросшего в лесостепи хоринского бурята лес — дом родной. До приезда в Монголию Чойнхор представлял себе ее как сплошную голую степь. Смешно вспомнить! На самом деле здесь оказались и прекрасные леса, и обильные сенокосы.

Чойнхор вместе с ламой построил шалаш в густых зарослях кустарника. В минуты отдыха он пытался завести с ламой разговор, но беседа не клеилась. Цэрэнбадам редко произносил более двух-трех слов и при этом никогда не смотрел на собеседника. Вообще этот лама весь был как бы устремлен вниз — опущенные плечи, вытянутый острый нос, даже полы дэли как-то странно обвисали на нем.

— Цэрэн-лама, я слыхал, что вы собираетесь посетить монастырь богдо-гэгэна и монастырь Эрдэнэ-дзу. Верно?

— Не знаю.

— А все-таки? — не унимался Чойнхор.

— Далеко эти монастыри отсюда.

— Утверждают, что туда настоящие паломники добираются, измеряя путь длиной своего тела: падают ниц, делают зарубку на земле, там, где коснулись головой, становятся на зарубку и снова падают. И так всю дорогу.

— Ты считаешь это выдумкой?

Чойнхор только плечами пожал.

— А правда, что Балджид не дочь гулбы?

— Почему? — вяло спросил лама, и, так как Чойнхор не мог сказать ничего вразумительного, разговор на том кончился.

«Странный человек этот лама, — думал Чойнхор. — Воспитывался и образование получил в Эгэтэ, известном дацане[19] хоринцев, ученой степени на поприще богословия не добился, хотя и считался одним из самых образованных послушников. А религии предан фанатично, ведет праведный образ жизни, не ведая, что такое жадность или ложь. Кое-кто считает даже, что в Цэрэнбадаме скрывается хутухта или хубилган[20]». С Цэрэнбадамом Чойнхору приходилось трудно, ведь его собственные мысли подобной святостью не отличались. Иногда Чойнхор принимался подтрунивать над ламой, но тот пресекал все попытки посмеяться над ним. И Чойнхор часто задумывался. Отец у него был беспокойный, непоседливый человек. Имущества имел ровно столько, сколько мог унести на плечах. Впоследствии занялся контрабандой и в конце концов пропал без вести. «Послушай, Чойнхор, а в тебе есть что-то от твоего отца. Ты беден, хочешь стать независимым, но пока тебе это не удается. Так будь же смелее, парень! Прежде ты не осмелился бы даже подумать о дочке гулбы, а теперь спишь и видишь взять ее в жены».

Однажды Чойнхор, нарезав коры на целую крышу, развалился в траве и снова вернулся мыслями к Балджид. Вдалеке настойчиво куковала кукушка, стучал по дереву дятел. «Балджид очень красивая девушка, — думал Чойнхор. — Интересно, какая в ней еще кровь течет — русская, китайская, японская? На отца своего она мало похожа. Ей бы во дворце жить, а не в простой избе. Эх, обзавестись бы собственным домом и жениться на Балджид. Как она хороша! Идет — словно плывет по воздуху. Кто научил ее так лукаво поглядывать на мужчин, так морщить носик в сдержанной улыбке? Вероятно, мать, Хандуумай. Эта не продешевит. Хандуумай, а Хандуумай, кому ты собираешься продать свою дочь? Или уже запродала за восемь быков этому бэйсе? А гулба врет, что получил скот в аренду, он расплатился за него денежками, собранными с айлов. По справедливости животных следовало бы поделить между всеми хозяйствами. Но гулба все к рукам прибрал. Ну и пусть берет — ведь это он привел нас в эти края. А пока тебе, Чойнхор, приходится строить летник для гулбы и трудиться до седьмого пота. Да еще заискивать перед хозяйкой, перед Хандуумай, вилять хвостом, словно собачонка какая. Послушай, Чойнхор, пока не поздно, забудь Балджид!»