Избранное: Романы, рассказы - [284]

Я весь горю, я вне себя от восхищения.

— Что я должен совершить? Я готов на все, прикажи! Если нужно, жизнь отдам ради блага человечества. Что требуется, чтобы стать членом братства?

— Слепое повиновение! Абсолютный отказ от собственной воли. Труды во имя общего блага в забвении себя самого. Таков путь, ведущий из диких дебрей разрозненного множества в обетованную землю единства.

— Да, но как же я узнаю, что надлежит делать? — Внезапно я почувствовал сомнение. — Коль скоро я стану вождем, то должен чему-то учить. Чему?

— «Уча мы учимся». Не спрашивай, чему должно учить. Даст Господь служенье, даст и разуменье. Иди и учи! А идей у тебя будет предостаточно, мы об этом позаботимся. Готов ли ты принести клятву беспрекословного повиновения?

— Готов.

— Тогда прижми к земле левую ладонь и повторяй слова, которые я скажу.

Будто одурманенный, я послушно опускаюсь на колени, но вдруг во мне вновь просыпается недоверчивость. Медлю, поднимаю глаза… точно вспышка озаряет сознание! На рукояти меча, вот где я видел это лицо! А изувеченный большой палец, да ведь в точности так была изуродована рука у того бродяги, который при виде меня повалился наземь и отдал Богу душу.

От ужаса по спине пробегает озноб, но теперь я знаю, что делать, — бросаюсь к старику, протягиваю ему руку:

— Дай мне знак! — Пусть-ка он сцепит свои пальцы с моими тем особым способом, который показал мне отец! Но что это? Куда делся живой человек? Руки, ноги вывернуты, болтаются в суставах, они же перебиты, как у колесованного! Голова отдельно от туловища висит в воздухе чуть повыше шеи, губы слабо вздрагивают, испуская последний вздох…

Чудовищный жупел из мяса и костей!

От ужаса меня затрясло, я закрыл лицо руками, а когда собрался с духом и снова взглянул, морок сгинул, но в воздухе повисло светящееся кольцо, и в нем проступают размытые бледно-сизые туманные очертания — опять лицо старца в шапке с наушниками.

Призрак заговорил.

На сей раз он вещал голосом моего древнего пращура.

— Руины, обломки разбитых кораблей, что носятся по воле волн в пучинах прошлого, вот что тебе предстало. Лемуры^{256}, обитатели бездн, чтобы тебя одурачить, сварганили из ошметков, оставшихся от образов твоего сознания, некогда одушевленных жизнью, из канувших в глубины впечатлений фантом, глумливо придав ему облик нашего Магистра, они одурманили тебя витийством, словесами высокими и громкими, но на деле пустыми, хотели завлечь, подобно болотным блуждающим огням, чтобы погряз ты в деяниях опрометчивых и сгинул в бездонной трясине, где бесславный конец постиг мужей, что покрепче тебя были, несть им числа… «Самоотверженность» — вот как именуется на их языке обманное свечение болотных гнилушек, нечистая сила возликовала в аду, когда первая их жертва простодушно доверилась ложным путеводным огням… Их цель? Изничтожить наивысшее благо, обретаемое человеком в борьбе, — вечно живое сознание своей личности. Учат они разрушению, однако, памятуя о могуществе истины, слова подбирают с осторожностью, и каждое слово само по себе истинно, однако смысл их суетных речей — неизмеримая, чудовищная ложь.

Только заведется в сердце тщеславие и властолюбие, а они уж и рады стараться, раздувают опасный тайный жар, пока не вспыхнет он всепожирающим пламенем, а человек меж тем мнит, что снедает его огонь бескорыстной любви к ближним, идет к людям и проповедует, не будучи призван свыше, — незрячий пастырь, своих слепых овец он увлечет в пропасть…

Они отлично знают, что смолоду сердце человеческое жестоко и что любви в нем нет, если она не дарована свыше. Они уж столько раз твердили: «Да любите друг друга»^{257}, что стерлась эта заповедь, как старая монета. Впервые изрекший ее даровал тем, кто Его услышал, чудотворное сокровище, они же вливают слова в уши внемлющих, смешав с ядом, и прорастают из этих слов горести и отчаяние, кровопролитие, смертоубийство и мерзость запустения. Обезьяны истины, подобные огородному пугалу, что тщится подражать распятию при дороге…

Едва завидят где растущий кристалл, который в своей симметрии обещает стать совершенным, уподобясь образу Божьему, — ничем не побрезгают, на все пойдут, лишь бы разнести его вдребезги. Ни единое даже самое утонченное восточное учение не пощадят — опошлят, истолкуют вкривь да вкось, перекроят на свой лад, так что в конце концов поставят мудрость с ног на голову.

«С Востока идет свет», — говорят они вслух, а про себя думают: «Чума идет, чума!»

Единственное деяние, ради которого стоит трудиться, — совершенствование человеком собственной личности, — они заклеймили как себялюбие, зато жажду улучшить мир, не подкрепленную знанием, как это сделать, — иначе жадность — они назвали «долгом», а зависть — «честолюбием», и вот этими-то высокими идеями завлекают смертных.

Будущее, о котором они мечтают, обернется царством раздробленного сознания, надежда — одержимостью без конца и края. Устами одержимых они вещают о «тысячелетнем царствии», которое некогда предрекли великие пророки, но умалчивают о том, что оно «не от мира сего» и не приидет до тех пор, пока не преобразится возрождением духа сей мир и человек в нем. Они наводят тень на помазанников, ибо твердят, будто сроки уже исполнились. Тех, кто верует в Мессию грядущего, они обольщают фиглярскими своими пророчествами, тех же, кто предается мыслям о Спасителе ушедшем, морочат, напялив личину его учеников.