Избранное. Романы - [243]

Чайков еще ни разу не был на ферме. Все здесь восхищало его.

— Прохладно, светло, чисто! Потолки высокие. Смотрите — и градусник, и вентиляция, и электричество! Молодец, Марияш, молодец! Настоящая хозяйка!

Потом он устремился к Щербакову, с каждым словом наступая на него, а Щербаков отступал, пока оба не оказались в самом углу помещения.

— Ну, почему ты медлишь с закладкой открытой шахты? — быстро говорил Чайков. — Дай возможность Аширбеку развернуться. Не бойся, промашки не будет…

— Ох, дай же мне хоть здесь отдохнуть, — шутливо отбивался Сергей Петрович.

Но Чайков продолжал наступать:

— Закладывай открытую в Федоровке. Мы с Мейрамом Омаровичем только что оттуда. Уголь там лежит совсем близко к поверхности.

Мейрам, не вмешиваясь в разговор, сидел на кошме, облокотившись на подушки. Ему что-то нездоровилось сегодня. Он только поддерживал Чайкова кивками головы да поглядывал на Щербакова, как бы говоря: «Сами видите, не один я тороплюсь».

Но Сергея Петровича убеждать не приходилось. О поверхностном залегании угля в Федоровке он уже знал от местных жителей. Именно Сергей Петрович, стремясь проверить эти сообщения, попросил однажды Чайкова «покопаться в районе Федоровки». Он много знал, этот грузный, спокойный и молчаливо думающий человек. Его маленькие, зоркие, как у беркута, глаза видели далеко, чутье было безошибочно. А когда для нового дела наступал час, Щербаков говорил твердо и решительно: «Пора, начинайте». Вместе с тем он не терпел преждевременного шума, излишней горячности, громких, хоть и искренних слов.

Видя, что Чайков слишком уж кипятится, он сказал ему вполголоса, но так, чтобы услышал Мейрам:

— Немного потерпеть осталось. Мы свою работу закончили. На днях приедет комиссия из Москвы. Виднейшие специалисты скажут свое веское слово.

В эту минуту вошла Ардак. Она была в белом, свободно сшитом платье, с непокрытой головой. Черные косы тяжелым узлом уложены на затылке. Движения плавные, легкие. Ардак, здороваясь, по очереди обошла всех, каждого обласкала лучистым своим взглядом.

Чайков усадил ее рядом с собой.

— Ну, как двигается диссертация?

— Ох, неторопливо движется, — рассмеялась Ардак. — Путь науки тернист. Это вы первый подали мне мысль о диссертации. Если застряну в дебрях науки, вам и вытаскивать.

— Эх, Ардакжан, между геологом и филологом слишком большое расстояние. Вряд ли дотянется моя рука до вас, чтобы вытащить из дебрей. Но, я уверен, и не придется.

— В моей диссертации, — задумчиво говорила Ардак, — меня занимает мысль: правильно ли некоторые казахские ученые понимают народный эпос и правильно ли иные наши писатели используют этот эпос в своем творчестве?

В разговор вмешался Жанабыл:

— Мне кажется, что ты, Ардак, умаляешь значение народного творчества.

— Нет, не умаляю, а только хочу, чтобы к нему правильно подходили. Нельзя нашим писателям в форме старинных сказок и замысловатых преданий рассказывать о новых явлениях социалистической жизни.

Ардак говорила горячо, убежденно. Это были слова человека, много думавшего и готового отстаивать свои взгляды.

Что касается Жанабыла, он вступил в спор нечаянно для самого себя: о фольклоре у него было смутное представление.

Шекер давно уже стояла у порога и ждала, когда утихнет непонятный для нее спор.

Ардак спохватилась:

— Ох, увлеклась я! Наверно, кушанье готово. Надо помочь тебе, Шекер!

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Из Москвы прибыла комиссия специалистов, о которой говорил Щербаков. Все спорные вопросы были подробно обсуждены на производственном совещании, в присутствии управляющего комбинатом, а позже — на заседании бюро обкома партии. Было решено ускорить закладку открытой шахты. У входа в первую шахту был вывешен приказ:

«Приказ № 31

По распоряжению управляющего комбинатом товарища Щербакова из трех смен шахты одна смена переводится на выполнение подготовительных работ, две смены остаются на добыче. Ввиду перехода на работу в открытую шахту главный инженер Аширбек освобождается от своих обязанностей.

Начальник шахты Ермек  Б а р а н т а е в».

События совпали с отзывом из Караганды Мейрама. Его переводили с повышением в Алма-Ату, в одно из партийных учреждений. Вместо него секретарем горкома был избран Жанабыл.

Сегодня Ермек поднялся из шахты в приподнятом настроении. На его лице, покрытом угольной сажей, сверкали белки глаз и белые зубы. Торопливыми шагами он вошел в красный уголок. Рабочие, ожидающие своей смены, играли в шахматы и домино. Только что принесли свежий номер шахтной газеты. Один из рабочих начал читать вслух.

— О, Акым опять пошел в гору! Работает на двух машинах!

— Сколько дал?

— Сто двадцать процентов.

— Ох ты, вислогубый мой! — не удержался Ермек.

— А у Воронова — сто восемнадцать.

— Почти вровень идут.

Ермек подошел к диаграмме, вывешенной на стене, и стал наносить сегодняшнюю сводку выполнения плана по своей шахте. Красная зигзагообразная линия заканчивалась чуть выше середины листа. Ермек продолжил ее круто вверх. Повернувшись к рабочим, он громко сказал:

— Товарищи! План шахты выполнен на сто десять процентов.

Рабочие столпились вокруг диаграммы.

Легким шагом Ермек вышел из красного уголка, торопясь в горком партии.