Избранное. Романы - [20]

Каких только нет видов грабежа на базаре! Вот, подбрасывая пятак большим пальцем вверх, мужик шумит: «Орел!» Если решка, другой сгребает деньги. Пятак снова летит вверх, и люди снова орут. Но самая азартная игра идет в крайней кумысной. Здесь на столе не мелочь, а целый ворох денег с изображением царей Александра и Екатерины. Слышны голоса прожженных игроков Айдарбека и Нурке: «На все! Добавить? Двадцать одно!» Играющих не видно за толпой любопытных…

Здоровенный кузнец Каракыз, способный месить железо, как тесто, идет по улице неверным шагом. Сапоги с лакированными голенищами, дорогая черная шляпа, новый диагоналевый костюм — все в глине. Он пьян, мычит, как бык. Прохожие, сторонясь, уступают ему дорогу…

Вдали слышен жалобный крик: «Ой-бай! Украли! Погубили меня!»

Сарыбала смотрел на все это с интересом и запоминал увиденное и услышанное.

Наконец друзья натолкнулись на играющих в яйцо. Игроков много — целый базар. Играют не только дети, но и взрослые, даже с бородами, и все хитрят. Прежде чем дать ударить по своему яйцу, проверяют яйцо противника, стучат им по зубам. Сарыбала не дал проверять. Стукнулся с одним, усатым как кот, и выиграл. Стукнулся с другим — выиграл. Тот усатый оставил Сарыбале шесть яиц и ушел, досадливо качая головой. У Нуртая тоже солидный выигрыш. Послышались возбужденные голоса:

— У них черепашьи яйца!

— И не яйца, а крашеные камни!

Видно, что проигравшие сговариваются, чтобы поднять скандал и вернуть свое. Почувствовав угрозу, дружки улучили момент и улизнули. Бежали со всех ног и успокоились лишь в заводских воротах.

Увидев их, Джусуп заорал:

— Руки вверх! В угол!

Сарыбала замер, подняв руки. Но у Джусупа гнев непродолжительный. Заложив за губу насыбай, он скомандовал: «Вольно!» — и продолжал теплее:

— Где только я тебя не искал! Надо же — запер дверь и ушел! А Загипа не может попасть в дом. Больше не делай так, милый.

Джусуп поторопил Загипу одеться, вышел с нею во двор и посадил в арбу. Арба двухколесная, на пружинах. Старик Хакей, тесть Джусупа, соорудил ее для себя. Помещаются в ней двое. Сарыбале не осталось места, и Джусуп посадил его к себе на колени. Горбатый серый понес что есть сил. На заводе нет человека, который бы не знал горбатого серого и двухколесную арбу Хакея. Старик обычно ездит сам. Сейчас прохожие оглядываются, будто удивляясь тому, как это посмели другие сесть в арбу Хакея.

Джусуп стремительно въехал в казахский поселок. Дворы открыты, печные трубы покосились, окошки щурятся из-под земли, Вместо домов — землянки. Смрад, вонь, множество мух.

У входа в кумысную Джусупа встретил смуглый джигит, тот самый рабочий с завода, который недавно в Бестемире просил разрешения съездить к больному отцу, и пригласил табельщика на обещанный кумыс. В землянке полно народу. Джусупа здесь знают все — усадили на почетное место. Посредине на круглом столе полное блюдо мяса. Торговка кумысом Малике разнаряжена, края белого кимешека искусно обшиты шелковыми нитями в две линии, между ними извилисто сверкает мелкий бисер. Пальцы сплошь унизаны серебряными колечками и перстнями. На каждом запястье по восемь браслетов. Ей около сорока, но на белом лице нет ни единой морщинки, а сверкающие черные глаза веселы. Кумыс ее вкусный, как мед, а шутки Малике еще вкуснее. Когда кумыс в большой желтой чаше иссякает, большебородый муж Малике заметно приободряется — кумыс сбывается, прибыль увеличивается.

— Хватит, напились, — слышатся голоса.

— Пейте, — приглашает Малике с, очаровательной улыбкой, показывая мелкие овечьи зубы. И гости снова пьют до отрыжки.

Малике и Джусуп ровесники и под этим благовидным предлогом сидят рядом, колено в колено. Рука Джусупа лежит на бедре торговки. Жена Джусупа молоденькая, ей самое большее двадцать лет. У нее маленький носик, круглое личико, татарская тюбетейка надвинута на лоб. Она не спускает с мужа ревнивых глаз. Но Джусуп не убирает руку с бедра Малике и время от времени щиплет торговку.

Слегка опьянев от кумыса, гости заговорили шумно.

Отворились двери, и вошли двое: стражник Орынбек и рябая молодуха с гармонью в руках. Она никого не стесняется, ни перед кем не робеет — нахальна, груба. Не успела присесть, как задела Джусупа:

— Дядя, прошу вашу шакшу[13]. Не пожалейте для меня щепотку.

— Значит, Орынбека вымотала, к другим тянешься, милая. На! — Джусуп бросил ей шакшу.

Заложив насыбай под язык, молодуха звонко рассмеялась. Потом, вместо того чтобы поблагодарить, сказала:

— Я попросила у вас, дядя, не потому, что вымотала Орынбека, Я надеялась, что у вас крепче. Оказывается, совсем слабый.

Взрыв смеха. Помрачневшая Загипа сверлила рябую взглядом, но та не обращала на это никакого внимания.

Неожиданно молодуха запела, подыгрывая на гармони. Голос У нее приятный и звонкий, не вмещается в избе, рвется наружу. Одну за другой исполнила она любимые всеми песни «Кара торгай», «Кулагер», «Жиырма бес». Пела без устали. Не видя ее, только слушая голос, древний старец помолодел бы и пожелал заключить певунью в свои объятия. Но у сидящих здесь она не вызывает таких желаний. Молодуха сама это чувствует, а может быть, что-то другое угнетает ее. Она поет, и время от времени по щекам ее катятся крупные слезы.