Избранное. Романы - [16]

— Не ушибся, дорогой?

— Нет, нигде не больно.

— Замерз?

— Нет. Только скучно.

— Потерпи. Дороги всегда длинные, тяжелые. Нетерпеливый всегда устает.

— Открой мне лицо, агай. Я хочу глядеть по сторонам.

Отец отвернул кошму с лица Сарыбалы, посадил его удобней и снова взобрался на коня. Серый куцый весь покрылся инеем, побелел. Время от времени он терся мордой о колено седока, чтобы сбить с ноздрей сосульки. А Мустафа терпит, ни разу не коснулся лица. Когда иней на шапке свисает и мешает смотреть, он стряхивает его камчой.

Сарыбала увидел рядом с санями мышку с черными глазами и черными-пречерными кончиками ушей. Она пустилась прочь из-под ног коня. Мальчик кинулся за ней, догнал, но мышь исчезла в снегу. Сарыбала начал вытаптывать снег вокруг, но мышки как не бывало.

Куцый мерин ушел далеко. Кошма свалилась с саней.

— Агай! Агай! — тонко закричал мальчик.

Отец обернулся на голос.

— Милый, не гонись сразу за всем, — поучал он, укутывая сына в кошму. — В степи мышей множество, всех не переловишь. В мире много дел, всех не переделаешь. Лучше гнаться за чем-нибудь одним, а не за всем сразу.

Серый медленно рысил по дороге. Ему не по нраву быстрый бег, и если Мустафа пускал в ход плеть — конь лягался, если подтягивал подпругу — норовил укусить.

За полдень проехали всего восемнадцать верст.

Взобрались на перевал.

У речки, в долине между гор, перед ними возник маленький поселок, но мальчику он показался городом рая, о котором говорилось в старинных сказаниях.

— Агай, что это такое?

— Завод, милый.

При въезде в городок путники увидели плотно прижавшиеся друг к другу землянки.

— Агай, что это?

— Здесь живут казахи-рабочие.

— Похожи на сурочьи норы.

— Что ж делать, значит, лучшей крыши не нашли.

— А что это длинное, высокое, откуда дым идет?

— Труба заводской печи. Там медь плавят.

— А чей красивый дом на бугре?

— Не дом — церковь.

— Что такое церковь?

— Место, где молятся русские.

Сарыбалу все удивляло. Впервые увидел он, как мальчишки носятся на коньках. Жизнь здесь совсем другая, интересная. На улице многолюдно, все хорошо одеты. Промчалась лошадь, запряженная в двухколесную арбу. Шумно проехали одна за другой телеги, а в них мужики, черные как сажа, только зубы белеют да блестят глаза.

— Кто они, агай?

— Рабочие. По домам развозят дрова и уголь.

— Дома какие большие, выше верблюда! А почему крыша железная? А для чего стены из кирпича, как у печки, да еще красные? Кто, интересно, живет в них?

— Начальники, конторщики, а кое-где русские рабочие.

Тучей толпились возчики у широких заводских ворот. Все возчики — казахи. Шумят, галдят, каждый старается вперед протолкнуть свою подводу на весы. Телеги запряжены быками, верблюдами и гружены одинаковым серым камнем. Подводы идут к заводу за сто верст, от самого Нильдинского (или по-русски — Успенского) рудника.

— Для чего эти камни, агай?

— Завод за них платит деньги. Из камня получается медь.

Слышится ругань. Через толпу возчиков напролом идут три подводы. Впереди них низкорослый молодой джигит расчищает дорогу. Он в шекпене[8] из верблюжьей шерсти, через плечо плетеный шнур в палец толщиной, шашка волочится по земле. Он громко, на чем свет стоит, бранит окружающих, и возчики расступаются, как куга под ветром.

— Агай, кто это?

— Орынбек, сын бека. Стражник. Учился по-русски. Не подражай таким, милый. Будь лучше как добрый фельдшер Омар, покойный…

Мустафа въехал в открытые ворота рядом с весами. Сарыбалу очаровал вид белых и серых домов с большими застекленными верандами. Мустафа проехал дальше. Возле самой трубы, беспрестанно коптящей небо, еле виднелся низенький кирпичный домишко с подпорками в двух местах. Мустафа подъехал к нему вплотную.

Навстречу из дома без шапки выскочил худой шустрый мужчина лет тридцати. Длинные черные волосы зачесаны назад, рубаха на нем из синего сатина, с косым воротником, подпоясана витым пояском из черного щелка. Он в русских сапогах, гладко выбрит в отличие от степных казахов. Мустафу встретил с радостью. Сразу можно понять, что мужчина глуховат, говорит громко, то и дело подставляет ухо: «А? А?» Он привязал коня, провел в дом, помог раздеться, засуетился вокруг гостя. Мустафа, ни о чем не говоря, совершил омовение, приступил к молитве. Пока гость молился, хозяин вскипятил чай. И лишь за чаем начался неторопливый разговор.

— Дорогой Джусуп, хоть нам и не пришлось вместе жить, но отношения наши были всегда хорошими. Каждый раз, когда мы встречались, ты советовал мне учить сына русскому языку. Пришло время, и сын мой заговорил о том же — давай ему русское обучение. Я обдумал все и решил рискнуть. Вот мой сын. Доверяю его богу и тебе, научи, чему сможешь. Ты знаешь, я человек небогатый — две коровы, три телки и одна лошадь. В семье пять душ. Если пожелаешь какую скотину, я не огорчусь. Поступай, как тебе подскажет совесть. Ради ребенка всем пожертвую, только сделай его человеком.

— Почтенный хаджи, я беднее вас, — заговорил в ответ Джусуп. — У меня нет даже собаки. Я выслушал ваши слова, и совесть не позволяет мне просить у вас даже копейку. Нас только двое. Моя жена Загипа сама еще почти ребенок. Двух детей как-нибудь прокормлю. Хуже всех бед, когда нет денег. Я знаю, что не скоро разбогатею, но и с голода не помру. Друг друга надо выручать. Когда я беспризорничал, бродяжничал, адвокат Дуйсембаев привел меня с улицы, приютил, научил грамоте. Когда-то он сам, оказывается, пропадал в бедности. Его обучил в русской школе и вывел в люди ваш брат, покойный Ахмет. Дуйсембаев любил Ахмета больше родного отца. «Настоящий отец не тот, кто женил тебя и отделил для самостоятельной жизни, а тот, кто дал знания», — говорил он. Я постараюсь заботиться о вашем сыне, как настоящий отец.