Избранное - [121]

Тёнле Бинтарн глядел вниз и вспоминал, как еще мальчишкой, после осенней жатвы, он забирался на крышу хлева в том месте, где она касается склона горы, и наедался до отвала необычайно сладких черных вишен — не оставлял ни одной на поживу дроздам. Ягоды были как мед, целую неделю темно–вишневые пятна не сходили с ладоней и губ. Даже вода из Пруннеле их не брала. Осенью нежно–красная крона вишни была заметна с вершины Моора, словно не дерево, а старинная королевская хоругвь осенила благородством и выделила среди прочих именно этот бедняцкий дом.

Теперь же, декабрьским вечером, ветки деревца застыли на небосклоне каким–то загадочным знаком, и если бы не дымок, струйками сочившийся из–под стрех, вряд ли кто–нибудь догадался бы, что на заснеженной целине есть дома. В ту пору в наших жилищах труб не делали: помещавшийся в большой комнате дымоход вел прямо на чердак к корзине с ивовыми прутьями, обмазанными глиной, чтобы гасить искру; все пространство чердака заполнялось дымом, который не только сберегал в доме драгоценное тепло, но вдобавок коптил и так прочно закаливал вытесанные из лиственницы стропила, что они становились неподвластны векам.

Дома Тёнле не был уже девять месяцев. Своим дал о себе знать только один раз, из Регенсбурга, когда случайно натолкнулся там на возвращавшегося в Италию земляка. Так уж получилось.

С тех пор как Тёнле повзрослел, зимой два–три раза в месяц он обычно проносил через границу контрабанду. Сюда башмаки на шипах для мужчин и платья для женщин, туда — сахар, спиртное и табак. За один поход через границу, если, конечно, повезет, можно было заработать на четверик [18] ячменя или кукурузной муки, головку соленого сыра или несколько штук сушеной трески.

Однако эта коммерция была не таким уж легким делом. После 1866 года все доступные перевалы взяла под наблюдение королевская таможенная гвардия; иной раз можно было нарваться на гвардейцев; если услышишь: «Стой! Кто идет?» — бросай свою поклажу и беги без оглядки. Бывало, однако, что группе контрабандистов и удастся проскользнуть через охраняемый перевал, такое случалось благодаря тайному сговору с таможенниками: кинешь лиру серебром в фуражку гвардейца и ступай с богом.

Вместе с Тёнле контрабандой промышляли еще четверо из нашей округи; в безопасных местах они шли колеей, накатанной санями, потом забирались в самую глухую часть леса и, чтобы не оставить следов, пролезали под деревьями, где наст, как известно, покрепче. На вершине у них была своя тропа, доходившая под прикрытием скал до самой границы. Спуск на другую сторону, в край Франца — Иосифа, таил опасность — не из–за императорско–королевских жандармов, а потому что в каньонах Вальсуганы часто срываются лавины. (До сих пор у нас вспоминают, как засыпало в обвале одного сапожника, отца семейства. Собаки пастухов нашли его в долине Трапполе только в августе, за спиной у него был туго набитый деревянными башмаками мешок.)

Короче говоря, в марте того года, с которого начинается наша история, Тёнле Бинтарн возвращался домой с мешком на плечах. Неподалеку от деревни спутники, как всегда, разошлись в разные стороны, чтобы не попасться на глаза пограничникам; осторожным, но уверенным шагом Тёнле спускался по откосу Платабеча. Похрустывала под ногами ледяная корочка, не растаявшая в тени; еще полчаса — и Тёнле дома с детьми и женой, отдохнет и выспится в теплой сухой постели. Товар по назначению переправят жена и старший сын Петар.

Услышав: «Стой! Кто идет?» — он удивился больше, чем если бы в него пальнули из ружья; но Тёнле не скинул мешка, ведь он был почти дома! Одним махом он спрыгнул с тропы и заскользил по косогору вниз, в долину. Но там его подкарауливал еще один гвардеец, и не успел Тёнле встать на ноги, как тот вцепился ему в плечо и рявкнул положенное по уставу: «Стой! Ты арестован!»

Тёнле мгновенно развернулся, стряхнул с себя таможенника и не глядя ударил его палкой. Тот взревел и рухнул на землю. Тёнле что было сил бросился в чащу леса, где уже зацвело волчье лыко; за спиной Тёнле слышал выстрелы, пули, просвистев над головой, отсекли несколько веточек букового ореха. Сверху закричали:

— Стой! Не уйдешь!

Загалдели галки, вспорхнул перепуганный дрозд, и снова:

— Стой! Не уйдешь! Я тебя узнал!

Тёнле притаился в том месте, откуда, оставаясь незамеченным, можно было видеть всю округу. Гвардейцы спустились в долину через пастбище; один из них шел, опираясь на плечо товарища, и прижимал ко лбу платок. Тёнле увидел, как они подошли к Баллоту, копавшему огород под чечевицу, и о чем–то его спросили; потом пересекли луг, принадлежащий Гребадзарам, и остановились на берегу Пача; проточной водой промыли рану и наконец направились в город.

Тёнле ринулся вниз сломя голову. Припрятал мешок в загоне у Шпилле, оттуда, прибавив ходу, пустился домой. Второпях объяснил жене и отцу что к чему, прихватил с собой еды и ушел в лес, где он знал один заветный грот.

Через час гвардейцы и карабинеры во главе с офицером появились в доме. Перерыли все вверх дном, обыскали подпол, сеновал и ничего не обнаружили, кроме нищеты. Искали они и в хлеву, где пол был покрыт слоем перемешанного с листьями навоза толщиной примерно в метр, так что овцы могли своими мордами дотянуться до оконца и посмотреть голодными глазами на зеленые склоны Польтрекке — там уже зацвели крокусы. Офицер приказал вывести во двор шесть овец и трех ягнят, чтобы проверить, не скрывается ли в хлеву преступник.