Избранное - [119]

— Дядя Анджело умер, — сказали они мне. — Только ты проехал, как он свалился со стула, а когда мы подбежали, он уже не дышал. Мы его положили на диван в столовой. Что же теперь нам делать?..

Сестра умершего Мария отчаянно рыдала, держа его за руку.

— Анджело, брат мой! — кричала она. — Анджело. Ну взгляни, взгляни же на меня!

Мой друг, адвокат, который каждый год приезжает сюда из Рима на месяц, потому что любит здешние края и здешних людей, проявил большую деловитость и расторопность. По телефону связался с одним из сыновей Анджело и сообщил ему о смерти отца. Он также позвонил американскому консулу, ведь Анджело был гражданином США, а затем врачу и приходскому священнику. Позаботился он и о том, чтобы старик лежал как пристало покойнику, а то тело уже начало каменеть. А я стоял и думал: «Лучше и справедливее всего похоронить его среди своих, на сельском кладбище, окруженном елями, лугами, горами, рядом с родным селением, где жизнь течет, как в старые времена». Но сыновья решили перевезти гроб на авиалайнере и похоронить отца в Чикаго.

С ближайшей американской военной базы в специальном длиннющем автомобиле вскоре прибыл похоронный агент с образчиком своих товаров. Он показал родным покойного десятки фотографий разных гробов, из всевозможного дерева и со всевозможными украшениями. Гробы для атеистов и для католиков, для евангелистов и мормонов, для женщин и мужчин, для молодых и стариков. С вензелями и завитушками из бронзы, латуни, меди, серебра и даже золота. А внутри задрапированные дамасским шелком, самых разных цветов и стилей, гармонирующих с цветом кожи и с чертами дорогого усопшего. Привез он и образчики кремов, румян, духов, одеколонов, лаков, похоронного одеяния. И все это — от заморозки до погребения на городском кладбище в Чикаго, включая доставку тела самолетом, — значилось в точном прейскуранте цен.

И в соответствии с этим прейскурантом родные Анджело заказали все необходимое по телефону из Америки. Но прежде чем он, обряженный столь пышно, отправился в путь, мы отнесли его в церковь, где его крестили восемьдесят четыре года назад. В церковь пришли женщины и дети, несколько старых друзей и соседи. И когда длиннющий автомобиль американского могильщика увез нашего эмигранта в последнее, безвозвратное путешествие, мы помахали ему на прощанье. Ой–йа, Анджело!

Пастух

Снег падал на леса и дома, в небе стаями летали и перекликались вороны. В магазинах и дорогих лавках в центре селения толпились люди, покупая подарки. У подъемников живописные длинные цепочки лыжников медленно подвигались к сиденьям с крючками. А на склоне горы инструкторы терпеливо объясняли новичкам, как на скорости делать повороты, резко останавливаться, снова наращивать скорость и эффектно тормозить.

Через полчаса, когда наступит вечер, юноши и девушки в ожидании ужина будут отплясывать в остериях под музыкальные автоматы, после чего отправятся на грандиозный бал, где будет играть уже настоящий оркестр. Но как только начнет смеркаться, я, как и в прошлые годы, увижу Бепи Пюне, который по горной, засыпанной снегом тропинке возвращается в родной дом, откуда доносится аппетитный дымный запах поленты.

Ему восемьдесят лет, но он упрямо не хочет греться у теплой печи. Там, наверху, у Вальджардини, в затерянном в горах хлеву его ждут несколько овец, собака и ослица — живое оправдание его трудов.

А работать он начал в семь лет — гонял отцовских овец на ближнее пастбище. В девять его послали пасти телят синдика в горах Верены, и после четырех месяцев работы в полном одиночестве он получил свой первый заработок — четыре золотых маренго [17], которые отдал матери. На ярмарке в честь святого Матфея родные купили ему за это ботинки на деревянном ходу. Ему не удалось доучиться в четвертом классе — пришлось пасти овец отца, который, как и многие односельчане, в разгар сезона переходил границу и нанимался строить железные дороги для Габсбургской империи. Так было до первой мировой войны, когда весной 1916 года к нам ворвались австрийские войска и разрушили многие селения. Тогда Бепи вместе с десятилетним братом Тони и одним девяностолетним стариком довелось спасти двести двадцать овец, которых им поручили пастухи, призванные в армию. Той весной овцы впервые не поднялись на горные луга, а под бомбежкой, в зареве пожаров спустились в долину на зимние пастбища.

У мальчуганов и старика не было даже ослов, чтобы захватить с собой самое необходимое. Ослы везли детей и стариков, лишившихся крова. В пути матки котились — настало их время — и на свет появлялись ягнята, а командиры частей, сражавшихся в горах с наступавшими австрийцами, гоняли пастухов с места на место, потому что те мешали передвижению войск. Когда же мальчишки и старик спустились со стадом в долину, никто не захотел отдать на время свои луга для отощавших овец, никто не захотел их покупать.

Наконец Бепи и Тони удалось разыскать отца, который под обстрелом вражеских снарядов выводил в тыл солдаток и детей из родного селения. Отец сумел продать стадо армейским каптенармусам. В шестнадцать лет Бепи мобилизовали. Он вместе с остальными рабочими рыл убежища и траншеи для линии обороны в горах, у самого входа в долину, где итальянцы готовились дать последний, решающий бой австриякам, которые так стремились эту долину захватить. Его десятилетний брат Тони носил подрывникам воду и получал за это тридцать три чентезимо в день.