Избранное - [118]

*.

Последнее путешествие эмигранта

Перед тем как уйти на пенсию, он работал бетонщиком — строил небоскребы, — и ушел, когда стал дедом, а дети зажили своей жизнью. В пансионе для престарелых на берегу озера Мичиган ему 6 ыло совсем неплохо и он ни в чем не испытывал нужды. И в то же время ему постоянно чего–то не хватало. И тогда он решил, что на премию по страхованию раз в два года будет ездить в родное селение и жить там, пока не истратит последний доллар.

Один из сыновей отвозил его в чикагский аэропорт, где для него уже был заказан билет на авиалайнер, и через несколько часов он в Милане. А там племянник, сын сестры Марии, неизменно ждал его со своим красным «фиатом‑127».

Впервые он вернулся в свое селение в 1971 году, почти через пятьдесят лет — ведь он эмигрировал в Америку весной 1922 года. В молодости он без малого шесть лет прослужил в альпийских частях, а после демобилизации отстраивал разрушенные дома и обрабатывал развороченные снарядами поля. Но потом жить стало трудно, голодно. У него не набиралось денег даже на то, чтобы купить два раза в неделю пакетик крошеного табаку или в воскресенье распить бутылку вина с друзьями. Он надумал уехать в Америку — благо там уже жил шурин, — и тогда братья сложились и дали ему на дорогу.

В Америке он поначалу работал в каменоломнях, потом — на большом цементном заводе и наконец строил небоскребы. Он женился на дочери односельчан, которые перебрались в Америку еще в конце прошлого века. У него появились дети, потом вспыхнула вторая мировая война, а затем и война в Корее, где погиб один из его сыновей. Но вот настало время, когда он, словно старый кот, мог греться на солнышке и отдыхать.

До чего же приятно было вновь увидеть родные места, где прошла его юность, поговорить на родном плавном диалекте, а не жевать чужие отрывистые звуки, встретиться со старыми друзьями, сыграть в карты, никуда не торопясь, вспомнить о тех далеких временах, когда зимой забирался с девчонкой в теплый хлев. Ничего похожего в его американской жизни не было: работа и дом, работа и машина, работа и холодильник, работа и телевизор, работа и пенсия, пенсия и пансион для престарелых. Иной раз он даже задумывался, а стоило ли покидать родное селение, ведь живут же люди и здесь.

Долгими часами он сидел под сливой в саду у сестры и блаженствовал — смотрел, как постепенно к полудню меняют цвет окрестные горы, как пасутся на лугах коровы, любовался темным лесом вдали. Только это и осталось в памяти таким, как прежде, потому что война, а потом земельная спекуляция неузнаваемо изменили облик селения и лишь немногие улочки хотя бы частично сохранили прежний вид. Но вот старые обычаи селяне сберегли. В сентябре, едва разъезжались туристы и дачники, вечерами, перед тем как растопить очаг, жители селения, как и встарь, садились у порога и неторопливо беседовали о погоде, о птицах, об урожае, о лесе, о давно умерших односельчанах, не забывая, однако, приглядывать за детворой, которая играла на скошенных лугах.

— Хороши у нас вечера! Ой–йа! — восклицал старик эмигрант.

Каждое утро, спускаясь на велосипеде в селение за газетами, я видел его под сливовым деревом с тосканской сигарой в зубах. Я останавливался, одной ногой упираясь в низкую каменную ограду, а другую не снимая с педали, и с удовольствием болтал с ним. Меня занимали его рассказы о жизни в Чикаго, об одном из внуков, который в Калифорнии почти не вылезает из тюрьмы, но всего интереснее было слушать о его юности в наших краях и о том, как он воевал здесь, в родных горах, вместе с односельчанами, и среди них мой дядя — сержант–каптенармус.

Говорил он на старинном нашем диалекте, делая долгие паузы, словно прислушивался к призывным крикам перелетных птиц, порождавших эти воспоминания, и следил взглядом за коровами на альпийском лугу. Я понимал, что острый запах сигары, птичьи прощальные голоса, позвякиванье колокольцев на шеях коров, очертания гор напоминают ему о событиях далекого прошлого и помогают забыть пыль и духоту цементного завода, шум компрессоров и кранов и очертания небоскребов.

— Ой–йа, — частенько повторял он. — Ой–йа, Марио.

И мне приятно было слышать эту старинную присказку, которую редко услышишь в наши дни.

На обратном пути, с трудом крутя педали, я взбирался наверх и еще раз останавливался возле него, чтобы немного перевести дух. Он спрашивал, что слышно в мире (для него миром отныне стало вновь обретенное селение), что пишут в газетах. Я читал ему заголовки, но нередко замечал, что он вовсе не слушает — его больше занимают акробатические прыжки синиц в ветвях сливового дерева.

Однажды утром после ночной живительной грозы в горах в безоблачном небе ликовали жаворонки, под стрехами щебетали ласточки и я, как всегда, спустился на своем велосипеде в селение. Мой старик сидел под деревом, курил, пригревшись на солнце. Я торопился отправить статью в газету, и потому лишь поприветствовал его велосипедным звонком.

— Чао! — крикнул он мне. — Какой чудесный день. Ой–йа!

На обратном пути я не застал его на привычном месте; в траве валялся опрокинутый стул. Тогда я слез с велосипеда и вошел в дом, чтобы рассказать старику о последних событиях в мире. В кухне собрались его правнуки и жена внука.