Избранное - [70]

; воспоминания Лукницкого. <…> Ника — о стихах во сне. «Царственное слово» — Толино[23]. Книга Жирмунского. Восп<оминания> Виленкина — не интересно, но все же 20-е годы. Записи Любы Большинцовой. Публикации Ахм<атовой> — проза. — Эм. Герштейн, где в примечаниях много об Ан. Ан.

Станут известны дальнейшие дневниковые записи Лиды. Есть записи любимейшего друга Ан. Ан. — Ники Глен. Есть превосходно написанные воспоминания Анатолия Генриховича Наймана — он мне их читал. Есть интересные и во многом ценные воспоминания М. В. Ардова. Воспоминания Адмони. Есть небольшая, опубликованная в «Гранях» заметка покойного В. Е. Ардова — о первой встрече Ахматовой и Цветаевой. Заметка, естественно, схематичная, но точная. Не сомневаюсь в том, что есть записи Харджиева, не все пропало из записей В. Ф. Румянцевой.

(Все это я писал почти в беспамятстве, до операции. Слишком тяжко я ранена неведомыми писаниями N. об Ан. Ан., которую N. не знала и не любила. Надо об этом забыть. Все это значения не имеет. Невежество само скажется. Зачем негодовать!)

Перестал человек писать стихи.

Почему?

Потому что ясно стало ему,

Что слово его ничего не значит.

Что хоть стар он, но путь его не начат

И не время его начинать,

А время молчать,

И темно, и пора почивать,

И напрасно тоска неуемная гложет…

Пожалейте кто может.

Когда-то давно и случайно я оказалась в битком набитой машине К. И. Чуковского, с которым была едва знакома. Машина двинулась-тронулась из Переделкина в Москву.

— Какое десятилетие в своей жизни Вы считаете самым счастливым? — спросил меня К. И.

— Первое, — ответила я, не задумываясь.

— Самый банальный ответ, — усмехнулся К. И.

(И действительно — самый банальный.)

Ну а дальше — с 1918 по 1928?

Еще раньше — вероятно, в 1916 г. мой журнальчик «Весенняя звездочка». Вышло 4 номера. Они пропали на Гранатном. Очень смешной журнальчик — с непрерывной сменой убеждений редактора — он же автор. Стихи и проза. Родственники финансировали мое мероприятие (хотя журнал выпускался в 1 экз.). Иллюстрировала его иногда я сама, иногда Митя или Володя. Обобрав родственников (дядя Ваня дал 3 рубля), я издание прекратила. По правде сказать, чем-то отвлеклась.

Ночами думала о многом

В редчайший час

Душа стояла перед Богом

В молчанье горестном

и строгом

Не поднимая глаз

И это было как Причастье.

Так начиналось счастье.

Недостойной дарован

Господней рукой

Во блаженном успении

вечный покой.

Мария Сергеевна Петровых скончалась 1 июня 1979 года.

Текст эпитафии, написанной 13-14 мая 1979 г., вырезан, согласно воле поэта, на могильном камне.

Мария Петровых Домолчаться до стихов [24]

КОКТЕБЕЛЬ

Когда я буду, умирая,

Вцепляться пальцами в постель,

Верни меня в предгорье рая,

Скажи мне тихо: Коктебель.

Я слабым слухом, мертвым взором

Всей горестью, любовью всей

Узнаю берег, на котором

Бродил усталый Одиссей.

Великой Мстительницы милость

Он верным сердцем призывал,

И дева светлая спустилась

На голубые глыбы скал.

Она отплыть ему велела,

Враждебный ветер укротив,

И парус он направил смело

В послушно голубой залив.

Она ж стояла здесь, блистая

Смерчем бессмертной красоты.

Кустов испуганная стая

Металась у ее пяты,

Змеенышем обвивши чресла,

Подъяв копье, щитом звеня,

Вдруг белым облаком исчезла…

Ты помнишь, Коктебель, меня…

О самом раннем знают скалы,

О бурных судоргах земли,

Когда огромные кораллы

В нее невидимо вросли,

Неукротимы, непрестанны —

Шел, верно, родовой раздор, —

В нее врубались ураганы

И там остались до сих пор.

Она собой отобразила

Как бы побоище богов,

Ее таинственная сила

Похожа на беззвучный зов,

На черновик забытый… это

Недаром кажется таким:

Сюда бог музыки и света

Огнем вписал внезапный гимн.

Как верный друг, мой спутник верный,

Как прежде нежно (помнишь как?),

Чтоб вытравились ветром скверны,

Внеси меня на Карадаг.

И перед демоном безглавым

На камни тихо положи,

Да будет вид сраженной славы

Полезен для моей души.

Но отойдем теперь скорее,

Чтоб я запомнить не могла,

Как, по лиловым дебрям рея,

Меня манила тень орла.

Я покорюсь, горя и стыня,

Что гордость наша? Скудно с ней!

Пахнула библией пустыня,

Все та ж, но жарче и древней.

О, палестинская долина,

Ответствуй мне, не по тебе ль

Шла так недавно Магдалина…

Меня ты помнишь, Коктебель?

Но мне роднее крови — море.

Дрожит мирьядами сердец

И, разгораясь в грозном споре,

Швыряет берегу венец.

Золотосиние! Поверьте,

Я вас люблю до тьмы, до дна,

Но надо мною знамя смерти,

Вода ж к умершим холодна.

В слова слагаясь еле-еле,

Шли волны голосом твоим:

Кто был однажды в Коктебеле,

Всегда томиться будет им.

1930[25]

«Меня оброс дремучий воздух»

Иная высшая награда

Была мне роком суждена…

Пушкин

Меня оброс дремучий воздух,

С душой смешался, втек в зрачки,

В запекшихся на сердце звездах

Мерцают мерные толчки.

Как страшно мне кишенье жизни,

Ужели это наяву? —

В иной утраченной отчизне

Мечтой мучительной живу.

И в сходном с нею крае милом,

Где рдеют огненные мхи,

Я скалам, волнам и светилам

Люблю подсказывать стихи,

Не знавшие журнальной пыли,

Надменные в шуменье дня,

Но здесь их тучи полюбили,

Сплываясь около меня.

И вас, души моей созвучья,

С трудом порою узнаю:

Вы и просторней, и могучей,

И радостней в родном краю.

Наполненные плотью новой,

Им накрепко окрылены,