Избранное - [67]

«Бедные люди» — в композиции и во многом другом совершеннее «Двойника». Но, пожалуй, в «Двойнике» при всех его несовершенствах и, прежде всего, крайней растянутости — впервые ощутимы масштабы Достоевского.

…Статьи Асмуса о Пушкине-теоретике замечательны.

Сожжете иль просто схороните — это неважно.

А страшно — и это и то, разумеется, страшно.

Но если забудете вовсе могилу мою —

Я в чертополохе, в крапиве себя отстою.

(По правде сказать — я не жалую чертополоха,

Но в клен превратиться пожалуй что вовсе неплохо.)

1976. 31 июля.

За месяц — ни строки. Читаю, читаю, читаю. Читаю «Прометей», статьи о Пушкине. С Пушкиным — не расстаюсь и только этим жива, — чуть-чуть жива.

сентябрь

Прочитала новую книгу Конецкого. Впечатление сильное и сложное. Он большой писатель.

Зачем способности, коль нет призванья?

Да и способностей, пожалуй, нет.

Когда-то были. А на склоне лет

Что мне осталось? Только жажда знанья.

Неутолимая слепая страсть —

Узнать побольше. Чтенье, чтенье, чтенье.

Ее огромной тенью

Скрываюсь, прячусь от самой себя.

Себя самой боюсь. И этот страх

Страшней, неодолимей прочих страхов.

О как мучительно не спит

Моя ошпаренная совесть!

Мне стоило рождаться на свет хотя бы только ради того, чтобы одно из моих стихотворений помогло Н. в ее чудовищные дни.

Поразительно, что Пушкин стихи Радищева ставил выше его прозы! «Стихи его лучше его прозы».

Пушкин написал «Путешествие из Москвы в Петербург» в 1833-34 гг. (даже в январе 1835 г.). Но читал и знал Радищева, конечно, гораздо раньше. В своем «Путешествии…» («Тверь») он пишет: «В главе, из которой выписал я приведенный отрывок, помещена его известная ода. В ней много сильных стихов». Пушкин называет радищевскую оду «Вольность» известной одой, и это уже говорит о том, что он был с нею знаком ранее.

Невозможно допустить, чтобы Пушкин до 1833 г. не читал радищевского «Путешествия».

Пушкин знал стихи Радищева с юных лет. Еще в 1814 году в поэме «Бова» он писал: «Петь я тоже вознамерился. Но сравняюсь ли с Радищевым?».

Когда он впервые прочел «Вольность»?

«Онегинская строфа»……………………………………. Ода «Вольность»

Пушкин……………………………………………………………………… Радищев

перекр………………………………………………………………………….. перекр.

а (ж)…………………………………………………………………………………. а (ж)

б (м)…………………………………………………………………………………. б (м)

а (ж)…………………………………………………………………………………. а (ж)

б (м)…………………………………………………………………………………. б (м)

парн………………………………………………………………………………… парн.

в (ж)………………………………………………………………………………… в (ж).

в (ж)…………………………………………………………………………………. в (ж)

г (м)……………………………………………………………………………. _______

г (м)……………………………………………………………………………. _______

опояс……………………………………………………………………………… опояс.

Д (ж)……………………………………………………………………………….. Д (м)

с (м)…………………………………………………………………………………. е (ж)

е (м)…………………………………………………………………………………. е (ж)

Д (ж)……………………………………………………………………………….. Д (м)

з (м)…………………………………………………………………………….. _______

з (м)…………………………………………………………………………….. _______

У Пушкина: 1-е четверостишие — перекрестная рифма (ж — м); дальше — 2 парные женские, потом — две парные мужские. Потом — опоясанное четверостишие и 2 мужские.

У Радищева 1-е четверостишие — перекрестная (рифма) (ж — м); (потом) 2 парные (женские) и четверостишие опоясанное.

Мне жизнь уже не тяжела.

Я смерть свою пережила.

Хоть верьте, хоть не верьте —

Все это после смерти.

И все-таки хожу, гляжу,

Совсем как вы, живые.

Уныния не навожу

На тех, кто здесь впервые.

Я одиноко дни влачу,

Таюсь почти что в келье.

Мешать живым я не хочу,

Печалить их веселье.

Кто это умер? Ты ли, я?

Сказать вернее — оба.

Но моего небытия

Змеится путь особо.

Сентябрь 77 г. Ночь.

Не спится.

Ничего не успею.

А необходимо -

написать о Владимире Васильевиче[20].

Об Анне Андреевне.

(М<ожет> б<ыть> немного о Мандельштаме.)

О Борисе. О Цветаевой.

М<ожет> б<ыть> немного — о детстве.

О юности — о курсах.

И — разные мыслишки.

Не спится.

Читаю превосходную книгу Лакшина об Островском.

Только и могу что читать, больше ничего.

Не спится. Не спится многогрешной.

Главное — себя не потерять, не потерять мысль.

Надо написать Карякину об его книге, Галлаю об его книге, Леве об его книге. И потом Лакшину.

Не даете мне покою,

Недописанные строки!

То как будто под рукою,

То как будто за рекою,

Где закат горит далекий.

Всю-то жизнь меня губили

Ваши горькие упреки.

Я боюсь, что и в могиле

Не дадите мне покою

Бессловесною тоскою.

Хоть бы вы меня забыли,

Недописанные строки!

…Но у вьюги лучше получалось,

Оттого-то мне и замолчалось.

<…> Ахматова была гениальным читателем Пушкина. Точность ее прозрений ни с чем не сравнима. Она — дар Пушкину, драгоценный дар. (Особенно если подумать о беспомощности пушкинистов-профессионалов. И все же благодарность им — С. Бонди, Т. Цявловской за многое).

Дело не только в «силе родства биографий» — в силе ее несравненной любви к Пушкину и несравненном понимании.

В ненависти к Н<аталье> Н<иколаевне> я с Ан. Ан. всегда была единодушна. И если теперь сиротство мое непоправимо, то больнее всего оно здесь. Ни одна душа на свете не знает, чем Ан. Ан. была здесь — в любви, в узнавании, в понимании П<ушкина> для меня, да и я для нее была в этом — всех ближе. Не стихами, а именно этим я ее иногда изумляла и была близка. Тут я совсем осиротела. Нет ни одного человека на свете, с кем могла бы я об этом говорить.