Избранное - [52]

1977

Валерий Петров (р. 1920)

РОДИТЕЛИ

На дачу съездить время выдалось,

и я повез их, но в пути

машина отказала, выдохлась,

придется им пешком идти.

По Витоше наверх идут они,

гляжу со страхом им вослед,

дивлюсь недавней мысли путаной:

да ты привязан к ним иль нет?

В моей он куртке, не теперешней,

а старенькой, что чуть жива,

ведет жену за локоть бережно,

хоть сам он держится едва.

Она, пучок прикрыв панамою,

неспешно с палочкой идет.

С тревогою глядят глаза мои,

как двое движутся вперед.

Зашли за взгорье недалекое

в минуты гаснущего дня;

ее фигурка невысокая

сокрылась первой от меня,

еще мгновенье вызывающе

торчали волосы его,

и вот в закатной дымке тающей

уже не вижу никого.

ПРОВИНИВШИЙСЯ

Что было делать! Он бедствием стал,

лаял так страшно, что я и решил, хоть не сразу:

сунул в машину его, завез в дальний квартал,

выпустил там и прибавил газу.

Было мне тяжко, но я уже говорил:

лаял он так, что терпеть не хватало сил.

А через неделю в дверь что-то скребется упрямо,

что-то скулит и колотит хвостом второпях,

что-то на грудь мне кидается прямо,

что-то лижет меня со слезами в глазах.

Заросший и грязный,

промокший, несчастный,

и какой-то весь драный,

и со свежею раной…

Трется о ноги мои, жмется ко мне,

голос его понимаю вполне.

Он молит: — Хозяин, хозяин бесценный,

моя вина несомненна,

но прости, заклинаю!

Что случилось — не знаю!

Припадаю к ногам твоим, плача,

я отыскался, я цел!

Честное слово собачье —

я убежать не хотел!

Оттеснило меня народом

иль в глаза мне попала пыль —

потерял я за поворотом

твой автомобиль!

У, как было ужасно!

У, как было опасно!

Я не раз подбегал

к одному магазину,

но твой запах пропал,

сбитый вонью бензина!

Знать, ругал ты собаку

и жалел ты о ней,

но и я ведь, однако,

рыскал эти семь дней,

думал — дальше иль ближе?..

Так прости же, впусти же!

Не исчезну я снова,

пропадать не посмею

и даю тебе слово

лаять вдвое сильнее!

— Заходи, — отвечаю, —

но сержусь на тебя я,

ты не будешь отныне

разъезжать на машине!

Из польской поэзии

Болеслав Лесьмян (1877–1937)

ЗИМНЯЯ НОЧЬ

Мерцаньем звездным

Снега полны.

В кольце морозном

Рога луны.

Снежинки с лёту —

Одна к одной —

Берут в тенёта

Простор степной.

Им любо прядать

В немой содом,

Заборы прятать

Во мхе седом.

Им только вниз бы

Всем блеском тьмы

Врываться в избы:

«А вот и мы!»

Покинув зимний

Надземный мир,

Врываться в дымный

Хмельной трактир.

Метель кружится,

И нет дорог.

Чуть золотится

Распятый Бог.

В слепом усердье

Снега — вразброс,

И сад в предсмертье —

Без лоз, без роз!

В гордыне странной,

Глушащей стон,

Сквозь тьму бурьяна

Идет мой сон…

НА СОЛНЦЕ

Дыша покоем дня,

Недвижен пруд зеленый.

Свисает хмель с плетня,

Иссохший, пропыленный.

Средь лужи, в колеях, —

Отображенья тына,

Гусиной шеи взмах,

Березы половина.

Во всю длину забор,

Дневным лучом разъятый,

На ближний косогор

Лег тенью полосатой.

Я лажу частокол,

Я веять жито буду.

Я в этот мир пришел

И не стремлюсь отсюда!..

ПЕРВЫЙ ДОЖДЬ

Первая, жужжа, проснулась муха,

Первый лист пробился, осмелев,

Первый дождь мне барабанит в ухо

Погромыхивающий напев.

Грохотанье выдоха и вдоха…

Кто поймет, — где взялся звук такой?

Ливень, расплясавшийся под грохот,

Бьется оземь плещущей башкой.

Но уже стихает плескот пенный,

В небе — отзвук грома меж зарниц,

А в разрывах тучи — даль вселенной,

Нету ей пределов, нет границ.

Солнце, раздробись на мокрых стеклах,

Золотится нивой на полу,

Отраженья окон в стенах блеклых,

Множась, бродят от угла к углу.

Кто-то в сад толкнул калитку резко,

С треском рухнула она средь трав.

Чью-то руку утром, полным блеска,

Я благословляю, не узнав.

«В этом душном малиннике, тесном, высоком»

В этом душном малиннике, тесном, высоком,

Скрылись мы ото всех, забрались в сердцевину

И срываем поспевшую за ночь малину.

Рдеют пальцы твои, орошенные соком.

Гневный шмель разгуделся, пугая травинки,

Хворый лист, весь в нарывах, на солнышко вылез,

В паутинных лохмотьях алмазы искрились

И какой-то жучок скрылся, пятясь на спинке.

Все стихало мгновенно в зеленом заслоне,

Лишь когда я с ладони твоей обагренной

Брал малину губами, вдыхая влюбленно

Запах ягод сквозь благоуханье ладони.

Первой ласки посредницею молчаливой

Оказалась малина, — той ласки без слова,

Что, собой изумясь, хочет снова и снова

Повторяться бессчетно, себе лишь на диво.

И в одно из мгновений, всех прочих всевластней,

Ты ко лбу моему прикоснулась губами,

Я схватил твои руки, и ты предалась мне,

А малинник был всюду — вкруг нас и над нами.

СОЛДАТ

Воротился служивый из похода весною —

Колченогий, недужный, с перебитой спиною.

Был он пулями злыми исхлестан, простеган,

Не ходил он иначе как только с подскоком.

Стал потешником горя, скоморохом недоли,

Забавлял мимо шедших каждым вывертом боли,

И страданий притопом, и печалей приплясом,

И замедленной муки лихим выкрутасом.

Дотащился до дому: «Эй, проваливай живо.

Не работник ты в поле, хоть и скачешь ретиво!»

Он добрался до кума, что в костеле звонарил,

Тот узнать не подумал, было чуть не ударил.

Постучался он к милой, а та рассмеялась

И плечами и грудью, хохоча, сотрясалась.

«Как в постели с калекой танцевать мне до смерти?

Лишь на треть человека, а прыжков на две трети!

Мне твои переплясы не милы, не любы,

На усах твоих жестких не уснут мои губы!

За тобой не угнаться, скачешь к самому небу!