Избранное - [77]
— Трогай, с богом!
Коляска затарахтела, домочадцы застыли перед домом, смиренно сложив руки на груди, и стояли так, пока она не скрылась из виду.
Въезжая в город, Бабиян млел от удовольствия, видя, как горожане оборачиваются на грохот коляски по мостовой и смотрят вслед добрым хозяйским коням. Остановились, как всегда, в трактире Бутковича. В конюшне и под навесом посреди двора торчали дышла, а из-за решеток на задках колясок выбирали сено лошади Йозы Бошняка, Ивана Алагича и остальных хозяев-буневцев, депутатов окружной скупщины. Все они были знакомы Бабияну.
Сидели хуторяне за большим столом; над столом рядом с изображением Иисуса и жестяной рекламой пива Дрехера висела картина, на которой посреди кровавого побоища коленопреклоненный Кошут, прижав руку к сердцу и обратив белый зрачок к небесам, молился богу — текст молитвы был тут же; рядом с картиной — мадьярский трехцветный флаг. Хуторяне уже завтракали: ели гуляш, пили пиво. За столом поменьше щебетали привезенные девушки, юные, с тонкими нежными лицами, но и перед ними — гуляш и пиво. Аница подсела к девушкам, а Стипан направился к третьему столу, быстро покончил со своей порцией и возвратился к лошадям. Скоро поднялись и девушки, каждая подошла к руке своего дядюшки и, прижимая к груди молитвенник, отправилась на короткую, десятиминутную мессу и долгую прогулку перед церковью.
Бабияна встретили с почтением, соответствующим его «двумстам ланацам[25] земли в одном куске». За столом среди крестьян сидел и адвокат Вуевич, голос которого заглушал всех прочих. Говорить он старался «по-народному», кривлялся, растягивая гласные; стоило это ему немалых мучений, так как он почти совсем забыл родной язык. Вуевич «толковал» политику левых: все зло идет из Вены и от сербов — из-за них большие налоги, из-за них «детей наших в солдатчину берут». Сербов надо гнать из управы, пусть идут в попы, а на их место посадить наших детей, которые школу прошли, умеют говорить и с мадьярами и с народом. На этот раз еще бог с нами. «Ихний» кандидат — человек мирный, не из тех псов. А о племяннике жупана и речи быть не может. «Все честные левые будут голосовать только за Ратая, он человек кремень и добрый католик. А что жену чужую увел — так ведь небось у еврея!»
В десять часов все вместе, сытые и под хмельком, шумной «корпорацией» во главе с Вуевичем тронулись в управу. Перед ней черным-черно: бритые и небритые головы попов (попы почти все в рясах на красной подкладке), здесь же цилиндры, рединготы, домотканое сукно. Как только появляется новая группа депутатов, ядреные, нарядные стражники, стоящие в дверях, вскидывают в знак приветствия допотопные ружья, из которых еще ни разу не вылетала пуля. В глазах Бабияна этот военный парад особенно возвышал его депутатское звание.
В зале депутаты разделились на правых и левых, заняв свои постоянные места. Зал окружной скупщины был куда просторнее и несравнимо богаче, светлее и комфортабельнее залов старинных парламентов, где в свое время провозглашали многие государства. Всю левую стену закрывала картина, изображавшая победу у Сенты, только художник Айзенкут забыл монастырских сербов. По другим стенам были развешаны портреты всех предыдущих великих жупанов в золоте, шелке и бархате, с саблями и шпорами, с моноклями и бакенбардами. Когда все раскланялись друг с другом и уселись в уютные кресла, обитые красным бархатом, вошел жупан с моноклем в левом глазу и бакенбардами, и произнес торжественную речь о значении настоящей скупщины и великих задачах, стоящих перед ней. Бабиян ничего не понял, и его мало трогало актерское возбуждение некоторых его единомышленников в пиджаках, то и дело прерывавших оратора. Он был доволен. Непосредственно его ничто не касалось. Перешли к вопросу о железнодорожной ветке местного значения, но, поскольку рельсы не должны были разрезать его землю, он спокойно крутил карандаш и играл бумагой, положенной на пюпитр перед его креслом. После плотного завтрака его клонило ко сну. Мысленно он был на хуторе. Выгнали ли свиней на пустошь, смотрит ли кто за Билкой? Она вот-вот отелится! Вдруг наступила тишина. Вуевич сулил страшные кары, а жупан улыбался, как всякий жупан, располагающий большинством. Затем один за другим депутаты начали вставать. Бабиян встрепенулся, навострил уши, услышал чередующиеся «igen» и «nem»[26], увидел, как Вуевич шепнул Алагичу «нем», спокойно дождался своей очереди и храбро произнес: «Нем!» Немного погодя опять поднялся галдеж. Проходили выборы. Бабиян голосовал таким же образом, его кандидат провалился. После выборов все думали, что дело кончено и можно по домам — уже звонили полдень, — однако не тут-то было, началось «разное»: интерпелляции, политика. Бабиян скучал, но, когда вышел сербский священник и заговорил по-сербски, он оживился. Священник резко выступал против правительственного указа, ущемляющего права конфессиональных школ. Насколько хватало Бабияну политического разумения, ему нравилась эта не совсем понятная речь. И когда небритый поп желчно обрушился на «фармазонское насилие правительства», Бабиян через спину Йозы легонько толкнул дебелого берешского жупника
Даже если весь мир похож на абсурд, хорошая книга не даст вам сойти с ума. Люди рассказывают истории с самого начала времен. Рассказывают о том, что видели и о чем слышали. Рассказывают о том, что было и что могло бы быть. Рассказывают, чтобы отвлечься, скоротать время или пережить непростые времена. Иногда такие истории превращаются в хроники, летописи, памятники отдельным периодам и эпохам. Так появились «Сказки тысячи и одной ночи», «Кентерберийские рассказы» и «Декамерон» Боккаччо. «Новый Декамерон» – это тоже своеобразный памятник эпохе, которая совершенно точно войдет в историю.
«Унижение, проникнув в нашу кровь, циркулирует там до самой смерти; мое причиняет мне страдания до сих пор». В своем новом романе Ян Муакс, обладатель Гонкуровской премии, премии Ренодо и других наград, обращается к беспрерывной тьме своего детства. Ныряя на глубину, погружаясь в самый ил, он по крупицам поднимает со дна на поверхность кошмарные истории, явно не желающие быть рассказанными. В двух частях романа, озаглавленных «Внутри» и «Снаружи», Ян Муакс рассматривает одни и те же годы детства и юности, от подготовительной группы детского сада до поступления в вуз, сквозь две противоположные призмы.
В сборнике представлены произведения выдающегося писателя Фридриха Горенштейна (1932–2002), посвященные Израилю и судьбе этого государства. Ранее не издававшиеся в России публицистические эссе и трактат-памфлет свидетельствуют о глубоком знании темы и блистательном даре Горенштейна-полемиста. Завершает книгу синопсис сценария «Еврейские истории, рассказанные в израильских ресторанах», в финале которого писатель с надеждой утверждает: «Был, есть и будет над крышей еврейского дома Божий посланец, Ангел-хранитель, тем более теперь не под чужой, а под своей, ближайшей, крышей будет играть музыка, слышен свободный смех…».
В повести рассматриваются проблемы современного общества, обусловленные потерей семейных ценностей. Постепенно материальная составляющая взяла верх над такими понятиями, как верность, любовь и забота. В течение полугода происходит череда событий, которая усиливает либо перестраивает жизненные позиции героев, позволяет наладить новую жизнь и сохранить семейные ценности.
События книги разворачиваются в отдаленном от «большой земли» таежном поселке в середине 1960-х годов. Судьбы постоянных его обитателей и приезжих – первооткрывателей тюменской нефти, работающих по соседству, «ответработников» – переплетаются между собой и с судьбой края, природой, связь с которой особенно глубоко выявляет и лучшие, и худшие человеческие качества. Занимательный сюжет, исполненные то драматизма, то юмора ситуации описания, дающие возможность живо ощутить красоту северной природы, боль за нее, раненную небрежным, подчас жестоким отношением человека, – все это читатель найдет на страницах романа. Неоценимую помощь в издании книги оказали автору его друзья: Тамара Петровна Воробьева, Фаина Васильевна Кисличная, Наталья Васильевна Козлова, Михаил Степанович Мельник, Владимир Юрьевич Халямин.
Когда даже в самом прозаичном месте находится место любви, дружбе, соперничеству, ненависти… Если твой привычный мир разрушают, ты просто не можешь не пытаться все исправить.