Избранное - [113]
— Трое, славу богу! — И она взяла деньги.
— Ты из какого села, сношенька?
Женщина отвечала солдату, украдкой поглядывая на меня.
— Из Церовы, это там, под горой. — Вдруг она таинственно оглянулась и взволнованно прошептала: — Что я вам скажу!
— Что? Ну-ну, говори, — подбодрил ее солдат.
— Только не срамите меня!.. Там, в хлеву, ихние раненые… Умирают! Оставили подыхать, несчастных, а ведь их тоже мать родила… В селе я пикнуть не смею, а ведь у меня тоже солдат, мне жалко, ты понимаешь… Так я, значит, к ним хожу, то воды принесу, то еще чего… Но что я, женщина, одна могу… Страшно глядеть, как они погибают!..
Видя, что мы внимательно слушаем, она воодушевлялась все больше. Загоревшиеся маленькие серые глаза смотрели пронзительно, чувствовалось, что она ловит каждый наш взгляд.
Солдат решительно посмотрел на меня:
— Пошли!
Женщина вскинулась, бросилась со всех ног вперед.
— Доброе дело сделаете, люди божьи, тут недалеко, сразу за этим склоном.
В лощине на лугу стоял плетеный овечий хлев.
— Два дня пот так ожидаю солдат, нашим не решаюсь сказать, а ихние — им горя мало, накажи их бог!
Хлев был низкий, пришлось нагнуться, чтобы войти. Она вошла первой. В мирное время человек тут же на пороге, еще ничего не видя, упал бы в обморок от страшного зловещего смрада. Слышались стоны, бессвязный бред. На соломе, загаженной скотом и людьми, лежало пятеро солдат. Один дотащился до плетеной стены и сидел, мотая головой из стороны в сторону. Видно, так ему было легче или он хотел отделиться от скрюченных, окоченевших соседей. Один из них лежал, скорчившись, на боку, второй — на спине, с согнутыми коленями и запрокинутой назад головой в почерневших бинтах. В другом углу двое, не обращая друг на друга внимания, стонали и бормотали что-то по-немецки.
Тот, что прислонился к стене, сразу нас увидел. Черными красивыми остекленевшими глазами уставился на женщину.
— Сношенька, воды! — Он был хорват.
Она взяла в углу кувшин и подошла.
— Этот вроде бы наш… Не надо, брат, много, нельзя… А что те бедняги говорят, я не понимаю.
Окровавленные голени хорвата лежали словно чужие, а оба немца, кажется, были ранены в живот.
— Не знаю, что делать, горюшко мое… Одной ни покойников вынести, ни этих выходить… Помогите, солдатики, коли вы христиане.
У нас обоих мелькнула одна мысль. Солдат шумно вздохнул и заскрипел зубами. Лицо его исказилось.
— Как же их свои-то оставили, мать их! Давай, бога ради, хоть этих двоих уберем.
— А ты можешь по-немецки? — спросила женщина снаружи.
— Знаешь, — вспылил вдруг солдат, — им не до разговоров, лучше принеси воды и молока да скажи людям в селе, скажи — божье это дело, и мертвых пусть похоронят… Ведь и наши там, у них, тоже помирают. Давай, давай, ступай скорее.
— Правда? — почти крикнула женщина, и на глазах у нее заблестели слезы. — Вы только не уходите, я мигом, здесь близко, ей-богу, я сейчас…
Вдруг солдат выпрямился, нахмурился, словно нашел выход.
— А вот они! Погоди здесь, приятель…
И побежал туда, где на краю лощины показались голубые мундиры.
Я видел, как он их остановил, загородив дорогу. Были слышны отрывистые, все более громкие выкрики. От толпы отделился пожилой сербский резервист в меховой папахе. Мой солдат взмахнул руками, оглянулся и быстро скинул винтовку. Я не выдержал и, не размышляя, поддерживая ремень на плече, побежал к нему.
— Послушай, друг, ты знаешь, что такое приказ? Мне велено доставить их в Крагуевац. Я не могу останавливаться, разве что на короткий привал, — отечески, сдерживая злость, пояснял пожилой.
— Снимай винтовку, стреляй, кто-нибудь да сложит голову, так не уйдешь! — прохрипел солдат.
— Мы не санитары, мы пленные! — крикнул кто-то из толпы.
— Гони этих скотов, — приказал солдат, а когда, не оглядываясь, почувствовал, что я стою рядом с винтовкой наперевес, резко приказал: — Вперед!
— Господи боже, да это насилие, а я потом отвечай!
— Вперед!
Наконец конвоир стал рядом с нами, и солдат, больше не глядя на него, скомандовал:
— В хлев, бегом марш!
Пленные заволновались и, когда те, что поняли приказ, побежали, остальные, толкаясь, поплелись за ними.
Разобравшись, что от них требуют, пленные стали роптать:
— Сами еле тащимся, носилок нет…
Один из них начал ссылаться на какие-то военные правила. Конвоир молчал, тихонько вздыхая про себя. Но солдат вспыхнул, его передернуло, резко обозначились скулы, глаза исчезли под бровями и ресницами. Слова вылетали резко, как ругательства. Он щелкнул затвором винтовки.
— Всех перебью как собак!.. Ты… заходи справа! — Я повиновался. — Вытаскивайте колья из хлева… Чего стоишь, мать твою, тащи, когда приказывают! И эти мертвые, и эти мертвые, всех забирайте, ваши они или нет?.. Да как несете, морду разобью! Ты там, гляди, не то сам на носилки ляжешь!.. Вот так, а ты, дядя, если что — прикладом их, и пусть несут по очереди до первой перевязочной! Вот так! Ступайте с богом!
На косогоре он еще раз оглянулся, и, увидев, как они удаляются со своей ношей, еще не остывший, злой, перебросил винтовку и сплюнул:
— Скоты!
Потом уже на дороге, увидев вдалеке лагерь, наконец обратился ко мне:
— Вот как приходится, раз не хотят по-человечески! — И, успокаиваясь, сказал уже своим обычным мягким тоном: — Тебе, приятель, теперь направо, там своих и встретишь, и Завлака неподалеку, до ночи поспеешь… А я пойду напрямик, мне на Костайник… Ну, будь здоров!
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).